Шарль Эксбрайа - Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).

Дон Изидоро сразу встал на точку зрения Маттео: он тоже считал, что Тереза солгала. Желая окончательно в этом убедиться, он позвал дочь, и инспектор рассказал ей о приходе синьорины Габриелли в полицейский участок. Обычная мягкость тут же покинула Аньезе, теперь это была настоящая фурия. Она закричала, что Амедео не думал ни о ком другом, кроме нее, никогда и не смотрел на эту нахалку Терезу; если бы между ними что-нибудь было, она бы не преминула это заметить, и, во всяком случае, он не впал бы в такое отчаяние, узнав о ее официальной помолвке с Таламани. С трудом переводя дух, она прервала свою горячую речь, чтобы спросить:

— А сам Амедео что об этом говорит?

— Ничего.

— Как так?

— Он утверждает, что честь не позволяет ему подтвердить или отрицать слова девушки, убежденной в том, что он ее любит.

В полном замешательстве Аньезе не знала, что и сказать. Тогда заговорил ее отец:

— Явный обман, синьор инспектор, вы сами это видите!

— И я так думаю, но как его разоблачить?

— Это я беру на себя. Пойдем поговорим с Терезой. Я не сомневаюсь, что сумею заставить ее признаться.

Мать и дочь Габриелли жили рядом с церковью. Когда нотариус и полицейский вошли к ним, синьора Габриелли шила, а Тереза вынимала зернышки из помидоров. Приход посетителей, казалось, их нисколько не смутил. Нотариус немедленно бросился в атаку:

— Скажи, Тереза, ты знаешь, почему мы пришли?

Она подняла на обоих мужчин свой ясный взгляд.

— Вероятно, вы хотите заказать платье для Аньезе или синьоры Агостини.

Чекотти увидел, как вздулись вены на висках дона Изидоро, и догадался, что тот едва сдерживается, чтобы не закричать.

— Тереза, я не допущу, чтобы девушка твоих лет издевалась над человеком в моем возрасте!

— Я вас не понимаю.

— Что означают эти смехотворные признания, которые ты сделала инспектору с целью оправдать Россатти?

— Это правда…

Опустив голову, плутовка добавила шепотом:

— Мне очень стыдно, дон Изидоро…

— В самом деле? Лгунья! Гадкая лгунья! Я сам был там, когда Россатти набросился на Эузебио, как дикий зверь!

— Вы вероятно, ошибаетесь, синьор.

Вне себя, нотариус поднял руку, чтобы ударить девушку, но Маттео вовремя удержал его.

— Прошу вас, синьор…

Ворча, бормоча угрозы и оскорбления, мэтр Агостини уступил место полицейскому, который предпочел разговаривать с матерью.

— Синьора, мы совершенно точно знаем, что ваша дочь говорит неправду. Но меня интересует, почему она это делает, какие у нее на то причины. Убедите ее рассказать нам все как было, в противном случае, даю слово, я немедленно ее арестую за пособничество в убийстве Эузебио Таламани и увезу в Милан. Если, напротив, она откажется от своих заявлений, то я приму во внимание ее возраст и постараюсь забыть о ее поведении, наказуемом обычно несколькими месяцами тюрьмы и таким штрафом, который полностью разорит вас обеих.

Синьора Габриелли с испуганным видом всплеснула руками.

— Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных! Боже мой, разве я заслужила, чтобы у меня была такая дочь, скажите сами, дон Изидоро? Разве я это заслужила?

Нотариус повернулся к ней спиной, чтобы показать, что ее сетования только сердят его, но не вызывают ни малейшей жалости. Видя, что ее мольбы не производят впечатления, вдова обратилась к дочери:

— Тереза… Твоя старая мама взывает к тебе… Если ты солгала, признайся этим господам…

— Я не солгала.

Чекотти подошел к ней.

— Прекрасно, раз она не хочет образумиться, я увожу ее. Пойдите с ней, синьора, и помогите ей уложить вещи. Мы уезжаем в Милан.

Тут синьора Габриелли испустила душераздирающий вопль, который, казалось, потряс Терезу. Она поглядела на мать, потом на своих мучителей и наконец призналась:

— Успокойся, мама… Это верно, я обманула их.

Инспектор и нотариус облегченно вздохнули. Чекотти радостно подумал: на этот раз ему удастся надеть наручники на Амедео Россатти. Нельзя сказать, чтобы он испытывал личную неприязнь к парню, но ведь это из-за него в Фолиньяцаро насмехались над ним, а значит, и над всей миланской полицией. Синьора Габриелли смотрела на свою дочь во все глаза:

— Так ты не была с Амедео в тот вечер?

— Нет.

— А где ты была?

— С Кристофоро…

— С Кристофоро Гамба, сыном кузнеца?

— Ну, конечно, у нас ведь нет другого Кристофоро!

— Несчастная! Он способен переломить тебя пополам, сжав в своих объятиях, и даже не заметить этого!

Повернувшись к Маттео, она пояснила:

— Он сам не понимает, как он силен, этот Кристофоро!

— Синьора, меня не интересуют отношения вашей дочери с этим геркулесом. Единственное, что я хочу знать, это почему ваша Тереза разыграла перед нами такую комедию. Пусть сама скажет, кто ее подбил на это.

— Никто.

— Вы думаете, что я могу поверить, будто вы сочинили всю эту историю только для того, чтобы мне досадить?

— Нет.

— Тогда зачем вы это сделали?

— Чтобы защитить одну особу.

— Кого?

— Я этого не могу сказать…

— Опять! Берегитесь! Мое терпение на исходе!

Мать тоже стала настаивать:

— Теперь уж говори, Тереза! Раз начала, надо закончить!

— Но ведь я обещала!

— Подумаешь, какое дело, обещала! Этот синьор представляет закон, он имеет право освободить тебя от твоего обещания.

Тереза поколебалась еще с минуту, потом, не в силах больше сопротивляться, прошептала:

— Я обещала это Сабине.

Ничего не понимая, они посмотрели друг на друга. Синьора Габриелли выразила общее недоумение, спросив:

— Какой Сабине? Дочери сыровара Замарано?

— Да.

— Какое она имеет отношение к Амедео?

— Они встречаются.

— Что ты болтаешь? Ведь она практически помолвлена с каменщиком Зефферино!

— Вот в том-то и дело.

— Что ты хочешь этим сказать? Ты сердишь меня, Тереза, и если не объяснишь, что ты имеешь в виду, то очень скоро схлопочешь пощечину!

— Сабина любит Амедео… Я не знаю, любит ли он ее. Во всяком случае, мы с ней ждали его у выхода из кафе, и она ушла вместе с ним, а я встретилась с Кристофоро… Когда случилась эта история, Сабина уговорила меня сказать, что с Амедео была я… из-за Зефферино, понимаешь?

— И ты согласилась?

— Сабина моя подруга, мама.

Явно растроганная, синьора Габриелли подошла к дочери, обняла ее, прижала к своей груди и горячо поцеловала. Потом, отстранившись, чтобы лучше ее видеть, она заверила ее дрожащим от волнения голосом:

— Тереза, ты святая, это твоя мама тебе говорит!

Нотариус завопил:

— Как же! Святая! Отъявленная лгунья, вот она кто! Синьора Габриелли мигом преобразилась в мегеру и набросилась на дона Изидоро.

— Вы оскорбляете мое дитя, а сами неспособны уследить за вашей недотрогой, которая гуляет со всеми парнями подряд!