Йенс Шпаршу - Маска Лафатера

С мольбою я простираю руки к Господу и с величайшим почтением к Вам, достойнейшие господа и святые отцы, с детской верой и благоговением ожидая Вашего решения и желая Вам всякого благополучия, высокочтимый господин бургомистр.

Прежде чем приняться за очередные наброски, я перечитал последние страницы и в душе окончательно распрощался с ирокезом, который, как мне теперь казалось, был несколько надуман… Итак, я, изредка поглядывая в окно, еще раз призадумался о некоторых вехах жизни Лафатера.

Что я, собственно, о нем знал?

Иоганн Каспар Лафатер родился 15 ноября 1741 года в Цюрихе, предместье Вальдрис, в семье врача Ганса Генриха Лафатера и его жены Регулы, урожденной Эшер.

Окончив Латинскую школу, он начиная с 1754 года посещает коллегию гуманитарных наук, где среди прочего изучает Отечественную историю и политику — его наставником в этих предметах был Бодмер. [9] Бодмер, Иоганн Якоб (1698–1783), швейцарский критик и поэт Просвещения. Прочие науки, которые в той или иной степени следует отнести к разряду «точных» — вроде физики и метафизики, — не внушали впечатлительному юноше ни малейшего интереса. «Лейбниц, Вольф и Ньютон вряд ли что-то добавят к моему благодушию», — говорится в одном из писем восемнадцатилетнего Лафатера с уверенностью, свойственной его возрасту. Он изучает мир, ищет в нем свою стезю. Со временем становится все заметнее, что его сверх всякой обычной меры занимают лица людей, подчас совершенно ему чужих ему. «Одна лишь физиономия какого-нибудь Мюллера, избранного надзирателем или счетоводом — это воплощение грубости и самодурства, — увиденная единожды, была столь глубокой раной для моего сердца, для внутреннего человека, сокрытого в душе моей, что много дней не мог я после того оправиться».

Поначалу это лишь излишняя восприимчивость к тому, что он и сам не в силах описать словами, — немое ощущение. Он все еще не может читать по лицам, ибо язык их ему неведом.

Отдушину и утешение находит он в чтении религиозной литературы, которая вскоре становится объектом его безраздельного внимания. Однажды, как и много-много раз прежде, он читает Библию. Как вдруг фраза, уже читанная сотни раз, внезапно предстает будто в новом свете, становясь для Лафатера неким откровением: «И создал Бог человека по образу и подобию своему».

Лафатер замирает, пораженный.

Если это действительно так, в испуге заключает он, значит, каждый человек — это не что иное, как уменьшенное отражение лика Господнего, а следовательно, изучение человеческих лиц является кратчайшим путем к возможности взглянуть в лицо Господу нашему. Выходит, что путь к Богу пролегает через черты людских лиц.

С этого момента все устремления Лафатера направлены лишь на одно: создание универсальной энциклопедии лиц! Подобный сборник, целью которого было бы служить одновременно познанию как рода людского, так и промысла Божьего, давал возможность изучать людей словно открытую книгу, по малейшим, лишь мельком возникающим на их лицах мимическим признакам.

Каждое лицо — загадка, ожидающая своего часа. Но зачастую ей так и не суждено дождаться. Потому что загадка эта сложна! Бог хоть и присутствует в каждом человеке, но, сказать по правде, прячется он в нем довольно глубоко.

О чем говорит нам, к примеру, угловатый лоб? Или, скажем, — выступающий подбородок? Какой секрет выдают пухлые губы? Что таит в себе тонкий рот?

Вместо того чтобы мучительно биться над этими и другими опросами, в крайнем случае можно было бы просто-напросто заглянуть в библиотеку лиц, изучить универсальный альбом преступников всех времен и народов!

Когда великая мысль озаряет маленького человека, последствия всегда грандиозны. Появляются неизведанные перспективы, возникают все новые возможности применения физиогномики: как в годы учения, в частной и деловой жизни. «На лице каждого начертана его судьба», — утверждает Лафатер, и тут его взгляды совпадают с мнениями фрау Сцабо, вплоть до обучения глухонемых. Однако мысли Лафатера утрачивают последовательность, пугаются. С чего начинать? Каково будет завершение? Пока человек лишь вникает в премудрости чтения человеческих лиц, любой, пусть даже маленький шажок вперед является достижением.

Тем не менее история дает нам некоторые зацепки. Уже в античные времена люди интенсивно занимались физиогномическими феноменами. А с 1532 года во многих частях Германской империи действовала так называемая Каролина — выпущенное императором Карлом «Единое уголовное право», которое в статье 71 предписывает вести так называемый «Протокол жестов». В протокол записывается не только то, что говорит обвиняемый или свидетель, но и то, как он это делает — испытывает ли неуверенность, колеблется ли… При вынесении приговора подобные наблюдения могли быть очень полезны.

К примеру, подсудимый отрицает, что зарубил свою жену топором, но при этом краснеет и непроизвольно скалит зубы: подобные гримасы заставят внимательного судью изрядно призадуматься.

Но и во времена Лафатера вопросы физиогномики витают в воздухе, вторгаясь в повседневную жизнь. Скажем, за неимением в ту пору фотографии, говорящей все и сразу, появляется мода прилагать к письмам вырезанные ножницами силуэты отправителя, дабы адресат мог, не видя, вообразить его себе, мысленно дорисовать намеченный контуром портрет.

Лафатер коллекционирует силуэты, добывает их всюду, где только можно. Он покупает гравюры, в том числе одного из известнейших мастеров тех времен Даниеля Николауса Ходовецкого. [10] Немецкий живописец и график (1726–1801), поляк по происхождению, создатель гравюр и рисунков на бытовые темы. Мало того — нанимает нескольких художников, чтобы они делали для него гравюры и рисовали портреты. Все, что удается узнать о характерах и биографиях изображаемых людей, дотошный Лафатер принимает к сведению, и записывает самым скрупулезным образом. В этой же связи он ведет серьезнейшую переписку, а поскольку ни одного письма не отправляет, не сделав с него копии, ему необходимо всегда иметь под рукой писца, точнее — переписчика. Вот откуда взялся и Энслин!

Лафатер пребывает в непрерывных поисках природного закона, согласно которому черты человеческого характера неукоснительно отражаются в чертах лица.

Скривив в улыбке тонкий рот, он выводит важный научный тезис: пухлые губы свидетельствуют о пожизненной борьбе их обладателя с вялостью и мотовством.

Остается лишь собрать все эти темы воедино, и пред нами предстанет идеальный портрет.