Йенс Шпаршу - Маска Лафатера

Уговоры не помогают: «Но, Аякс, ведь это же господин Лафатер!»

А упрямый пес знай себе рычит. По-прежнему не доверяет. Его не убеждают уговоры хозяев. А они не верят ему. Вот так все просто. Между тем в Энслине просыпается неуверенность.

Пес это чувствует и начинает злобно лаять. Он скалит на Энслина свои клыки.

Они смотрят друг другу в глаза.

Ну, давай же! Выговорись, думает Энслин.

В конце концов пса запирают в наказание.

«Даже не пойму, что с ним, — извиняется хозяйка, в то время как ее муж что есть силы тащит собаку прочь. — Обычно он совсем другой».

«Ну что вы, добрая женщина. Ничего страшного. Бедное создание», — снисходительно отвечает Энслин, усмехаясь вслед псу, к которому он вдруг проникается горячей симпатией.

Полная напряжения сцена — сейчас его разоблачат, мы затаили дыхание! Но разоблачение все же не происходит…

После завтрака последовало то, о чем доцент минувшим вечером упоминал как о «маленьком сюрпризе».

— Борис, не хотел бы ты что-нибудь сыграть нашему гостю?

Мальчик, наверное, лет десяти или одиннадцати, склонил голову. Из-под темной копны волос он смотрел вверх, на меня — в этот краткий миг мы поняли друг друга, мы были единственными, кто знал, что здесь происходит. Вздохнув, Борис вышел и со вздохом же вернулся в комнату со своей виолончелью.

Пока я внимал этому небольшому домашнему концерту, мать мальчика притопывала мыском ноги, кивала или незаметно покачивала головой в такт звучавшей музыке. Отец же тем временем поглядывал на меня.

Я сидел, утонув в кресле, вооруженный приветливой, кривой улыбочкой. Пока мальчик усердно играл, мне вдруг вспомнился один эпизод на тему «Воспитание детей» из Гесснеровской биографии Лафатера, который я также хотел использовать в сценарии фильма.

Однажды Лафатер пробрался в детскую, опрокинул там перечницу, расшвырял песок и чай, выдвинул ящики, набил их смятой бумагой, разбросал по столу грязные чулки, наполнил чашки клейстером — и, завершив свое непотребство, с довольным видом оглядел картину содеянного и большими корявыми буквами вывел на черной шиферной доске: БЕСПОРЯДОК.

А потом спрятался в углу.

Ничего не подозревавшие дети вошли в комнату — в ужасе всплеснули они маленькими ручками, воздев их над кудрявыми головками. Лафатер же торчал в темном углу и, ликуя, любовался плодами своих педагогических трудов.

Эпизод маленький, но немаловажный.

Литературный утренник начинался в 11.00 в Барочном зале замка, неподалеку от Штутгарта; проходил он под пышным девизом «Поэт в диалоге». Зал постепенно заполнялся людьми. Толстенькие ангелочки на голубом небосводе потолка щедро забрасывали место действия розами.

Беседой руководила молоденькая редакторша с радио, фрау доктор Гейстер.

В маленькой соседней комнате она вкратце объяснила нам — моему компаньону и мне — общие правила игры: каждый из нас должен был зачитать текст, потом обсудить его с ней. Отбор авторов проводился по принципу контраста, в связи с чем организаторы рассчитывали на жаркую дискуссию.

— Вы не против, если я на минутку оставлю вас одних? — осторожно спросила ведущая; ей еще нужно было позаботиться о технике. При этом она посмотрела на нас так, будто мы два боксера, готовые ринуться друг на друга, стоит лишь остаться без присмотра.

Однако мы мирно допили свой кофе и даже разделили апельсин, после чего еще раз тихо просмотрели свои тексты. Моего компаньона интересовал вопрос, будет ли нам возмещена полная стоимость билетов первого класса. Но этого не знал и я.

На чтении же выяснилось, что мой собеседник на самом деле был герметиком.

Я обалдел. Сейчас, на трибуне, создавалось впечатление, что этот человек просто не в состоянии связать двух слов. Стихотворение, как модераторша перед этим призналась публике, «вечно на грани немоты». В последующих стихах, соответственно, также шла речь о поэте, не сочинявшем стихи. Тема, судя по всему, была весьма актуальной и явно продаваемой. Один из текстов назывался «Прибой IV» и гласил примерно следующее:

— Гренландские заросли в спешке. Тишина. Сильная рябь, резеда. Большое и голубое растет над равниной на.

Хитрость этого и других стихотворений заключалась в том, что из всех своих текстов творец с позором изгнал букву «М»! Маньяк, мать, мармелад и прочие подобные слова следовало либо писать по-другому, либо обходить вовсе. Мне это понравилось! Да и поэт, этот неприметный фокусник, тоже мне нравился. Ведь только что совершенно нормально болтали — а теперь это.

Герметик позволил фрау доктор Гейстер расшифровать тексты для публики. При этом, тяжело приподняв голову и напряженно сузив веки, он внимательно, глядя поверх аудитории, разглядывал дальнюю стену зала. За всем этим, как нам теперь объяснили, стояла «теория упущенных слов». К сожалению, оставалось неясным, что именно все это должно означать, и прежде всего, почему поэт пренебрег именно буквой «М». Услышав этот вопрос, он невольно вздрогнул, будто, задав его, фрау доктор Гейстер затронула очень, очень больную тему. Заметив это, она оставила «М» в покое и стала пытать его дальше. А вот что словосочетание «над равниной на», как я с самого начала и предполагал, в той или иной степени подразумевает «равнину дна», он подтвердил безоговорочно.

Публика внимательно следила за всем, что происходило на подиуме. Пока мы поочередно вмешивались в выводы фрау доктор Гейстер (герметик в основном делал это безмолвно, согласно кивая или же решительно мотая головой), головы зрителей внизу поворачивались то влево, то вправо, как на теннисном матче. В общем же публика сохраняла видимое спокойствие.

В пылу дискуссии я чуть было не забыл о собственной миссии, однако затем, как обычно, внес-таки свою лепту. Само собой, меня особо расшифровывать не пришлось.

Под конец мой герметичный собеседник, взиравший на меня, пока я читал, с безмерным недоумением, вдруг абсолютно непредвиденно взорвался неистовыми аплодисментами. (В одном только месте, а именно на фразе «Эскимоса кимоно из меха все равно», он вдруг встрепенулся и что-то записал.)

Снаружи стоял непременный столик для книг. Посетители других залов также заполнили просторное светлое фойе.

Надписывая своих «Кочевников», я заметил молодую семью. Мужчина то и дело склонялся и грозно покачивал кудрявой головой над пристегнутым к сиденью спортивного автомобильчика ребенком, который всякий раз после столь злодейского нападения отшатывался в сторону и выпрямлялся по струнке, будто желая разорвать «оковы» ремней детской машинки.

Молодая женщина заметила, что я уже какое-то время наблюдаю за нелепым занятием ее супруга, и виновато улыбнулась.