Дмитрий Вересов - Загадка Белой Леди

На лице его не было и тени привычной улыбки, и брат Лиль, поняв, что случилось нечто экстраординарное, по-военному подобрался под тугим белоснежным халатом.

Доктор поспешно ушел в свой отдаленный кабинет, не предназначенный для приема посетителей. Там он подошел к вделанному в стену шкафу, достал коньяк, чего с ним давно уже не случалось среди рабочего дня, налил в бокал изрядную порцию и тяжело опустился в кресло.

Пригубив любимый напиток под названием «Сократес», он снял очки, положил на стол и принялся устало тереть глаза.

Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел высокий смуглый мужчина с гладко зачесанными волосами над высоким лбом.

– Я видел, как выносили из палаты только вчера поступившую пациентку. Братья сказали мне, что действуют по твоему приказу. Что происходит, Эльмо? Как ты мог? Как смел? – Он решительно подошел к доктору, выхватил у него бокал и, презрительно глядя на светившуюся изнутри жидкость, сурово произнес: – Служить рабами и слугами своим господам и повелителям, каковыми являются все слабые и больные… Эльмо!

Но старый доктор только беспомощно ткнулся головой в раскрытую на столе книгу, и плечи его беззвучно затряслись. Смуглый спокойно ждал, не торопя старика ни словом, ни жестом, и спустя несколько минут Эльмо действительно взял себя в руки и выпрямился.

– Не спрашивай меня ни о чем, брат, не спрашивай ни о чем сейчас, – беспомощно прошептали его влажные от слез губы.

И жесткие черты вошедшего смягчились. Гневные слова, уже готовые было сорваться с твердо очерченных губ, замерли на полуслове, ибо он знал, что сидевший перед ним плакал только тогда, когда был не в силах предотвратить происходящее на его глазах зло.

Он подошел еще ближе и положил смуглую руку на легкие седые волосы плакавшего, и в то же мгновение под окнами раздался звук мягко запускаемого мотора большого джипа, а затем шуршание шин по мостовой…

Солнце медленно поднималось. Ночные снега прощались со своим бесцветьем, окрашиваясь в десятки оттенков, от пепельно-серого до ярко-золотого. Где-то высоко парила птица, но был это орел, кречет или блистательный сапсан, разглядеть не удавалось.

Среди нагромождения скал вился узкий, крутой проход, едва различимый в неверных лучах рассвета. На вершине почти отвесного утеса эффектно лепились темные каменные стены, и от них звонким эхом отражался неумолчный поток горной речушки, уже сотни, если не тысячи лет легко несшей свои воды неизвестно откуда и неизвестно куда.

Свет разливался все сильнее. Через несколько минут уже можно было рассмотреть четыре фланкирующие башенки, уже изрядно потрепанные временем, и массивные ворота, обращенные на юг. Ворота были плотно закрыты, и ни одного звука не проникало из-за мореных досок неизве-стной породы дерева. А птица все чертила и чертила свой прихотливый узор в небе, ставшем теперь синим, как море.

И только она своими круглыми янтарными глазами хищника видела, что старая крепость на самом деле полна жизни – жизни, отделенной от остального мира высокими стенами. И хотя на башенках давно уже нигде не видно было грозных часовых, а ров перед воротами зарос копытником, недоступность этой внутренней жизни выглядела гораздо более убедительной, чем сто, и двести, и триста лет назад. Древние стены были буквально нашпигованы электроникой, дисплеями, микрофонами, тепловыми, магнитными и ультразвуковыми сенсорами. Однако все это скрывалось под шпалерами роз, цветущих в местном климате почти круглый год, пряталось в боскетах, фонтанах, беседках и гротах. И непосвященному взгляду было даже странно предположить здесь такое обширное пространство, ухоженное не только стараниями десятков людей, но и благодатным климатом. Даже сам воздух казался освежающим напитком, а гуляющие среди прихотливой растительности люди, среди которых мелькали представители как Европы, так и Азии, напоминали обитателей рая. Впрочем, последнее впечатление складывалось скорее всего благодаря некой странной отрешенности их лиц.

По верхней террасе сада медленно шла стройная женщина с коротко, как после тяжелой болезни, остриженными волосами. Было видно, что она уже не очень молода, но сквозь отсутствующее выражение на ее лице то и дело упрямо пробивалось пламя жизни. Оно озаряло губы, вспыхивало в глазах, но спустя несколько секунд, словно не найдя себе пищи, гасло. И женщина снова покорно смотрела куда-то за неровные края каменных стен.

Немного погодя она свернула к чугунному кружеву беседки и нервно посмотрела на часы. Было без пяти восемь. Женщина присела на край скамейки и огляделась с таким выражением, словно видела все окружающее в первый раз.

– Впрочем, я, наверное, сделала глупость – он, конечно, не придет в такую рань, – неожиданно прошептала она по-французски. Выговор был безукоризненным, но интонации все-таки выдавали в ней не француженку.

В то же мгновение на аллее, соединявшей беседку с главным зданием, появилась внушительная мужская фигура. Женщина вспыхнула, появившийся живой огонь на мгновение окрасил ее щеки, но тут же снова погас. Она быстро отвернулась и сделала вид, что заинтересована распускающимися бутонами вигелии.

Мужчина приблизился и остановился, откровенно рассматривая грациозную фигуру на фоне бело-зеленых растительных кружев. Но во взгляде его не было ни любования, ни одобрения, ни радости – в серых глазах читался лишь холодный интерес экспериментатора и, может быть, еще нечто, чего он не позволял себе показывать.

– Доброе утро, миссис Хайден, – негромко, профессионально мягким голосом окликнул он. Женщина устало и неохотно подняла голову. – Я радуюсь вашим нарушениям режима как проявлению улучшения вашего общего состояния, но категорически против них, как безусловно тормозящих этот же процесс. В вашем положении глубокий сон в эти утренние часы – необходимость, а не мой каприз.

– В каком таком моем положении? – довольно грубо спросила миссис Хайден, тоже перейдя на английский.

– О, мадам, к чему эти детские игры? – упрекнул он ее без всякой укоризны, явно лишь для проформы. – Мы все делаем здесь одно общее дело.

– Вы, доктор Робертс. Вы, а не мы. И кто это «мы»? Я – это понятно, но «мы»? – Миссис Хайден порывисто и по-юношески гибко потянулась всем телом. На обнажившихся руках мелькнули светлые полоски шрамов. – О, как я устала от этой внутренней глухоты, хромоты! Не на что опереться, не с чем сравнить! Идите, доктор Робертс, идите, я сейчас же вернусь и, обещаю вам, буду спать до одиннадцати.

Доктор Робертс быстро наклонил голову и ушел в сторону противоположную той, откуда появился.