Пабло Де Сантис - Философия и гуманитарные науки

— Он хочет, чтобы все думали, будто все книги Брокки пропали.

— А это не так?

— Конечно, нет! Он их спрятал, чтобы больше никто не смог про них написать. Я создала Центр по изучению творчества Омеро Брокки и пыталась добиться поддержки фондов, но Конде меня отстранил. Как можно вообще разговаривать с таким человеком, который держит в заложниках книги?!

— А других экземпляров не сохранилось?

— Нет, они все распроданы. Вы только представьте себе, как они котируются на рынке. Всем книголюбам города уже давно известно о Брокке, но книг его нет. Ни одного экземпляра. Считается, что они все сгорели во время пожара на складе в издательстве «Тор».

Она открыла одну из первых страниц 61-го тома «Летописи академии». Я прочел заголовок: «Омеро Брокка. Краткая биография».

— Вот посмотрите на биографию Брокки, которую сочинил его «друг» Конде. Читайте: «Омеро Брокка родился в Асуле в семье зубного врача, который коллекционировал зубы, удаленные у пациентов». Ложь. «Он начал с поэзии. Писал сонеты, темой которых всегда был огонь; он бесконечно вносил исправления в свои стихи, а потом их сжигал». Ложь. «Его держал в страхе хаос заветных желаний; он искал объяснения своих кошмаров, а затем снова пытался увидеть их во сне». Ложь.

— А есть какие-то люди, кто его знал?

— Да, есть одна женщина. Она прожила с ним всего несколько дней, но осталась с ним навсегда.

— Вы ее знаете?

— Это я.

Сельва Гранадос уставилась на меня, ожидая моей реакции на ее признание.

— Я могу рассказать о нем все, включая интимные подробности, о которых никто никогда не знал. Но в обмен я хочу, чтобы вы мне открыли Склеп.

Я объяснял, что у меня нет ключа. Кроме того, я там был, внутри, и не видел ни одной книги.

— Я уверена, что в Склепе есть тайник, за какой-нибудь картиной или под одной из паркетин. Попробуем пойти другим путем.

— Я не могу предать Конде. Он дал мне эту работу. Он друг моей матери. Если она узнает, что я злоупотребил ее доверием…

Она взглянула на меня со смесью огорчения и разочарования — это явно был взгляд, призванный поколебать мое благочестие, — уселась в единственное кресло на всей кафедре, открыла сумочку и достала оттуда отмычку.

— Оставьте меня одну, всего на пять минут. Больше я ничего не прошу.

— Нет, нет и нет. Вы сломаете замок. И как мне потом объясняться с доктором Конде?

— Трус.

Не выпуская из рук отмычки, она достала из сумочки тонкую книжку в голубой обложке.

— Я принесла вам подарок. Но теперь я не знаю, отдавать его вам или нет.

Клянусь, на меня эти уловки никак не подействовали.

— Ладно. Вы не виноваты, что вы такой. Книжку я все равно оставлю.

Я растерянно пробормотал несколько слов благодарности. Когда она ушла, я прочел на обложке: Сельва Гранадос «Утонувшая в клепсидре». [2] Клепсидра — водяные часы.

Это был сборник стихотворений. Ничего отдаленно похожего на учебник по самоспасению. Стихи были написаны в духе депрессионизма и посвящались О.Б., «где бы тот ни находился». Во всех стихах без исключения присутствовала лирическая героиня, понятное дело, женщина. Она рассказывала о мужчине, который ее бросил. Почти все стихи намекали на вероятность самоубийства: «Я выберу самый высокий трамплин над бассейном без воды и брошусь туда безоглядно». Имелись и упоминания о красотах природы: «Я тебя забываю, иду ко дну; я искала звенящую высоту и холодную гор красоту. Я достигла вершины. Это безумие. Аконкагда [3] Аконкагда — самая высокая гора в Андах (6959 м), находится в Аргентине. меня притянула на самый верх». Лирическая героиня грозилась покончить с собой посредством горящего вертолета, кораблекрушения, яда («Мою боль излечит лишь рюмка цианистого калия») и прочих несчастных случайностей.

Я уже привык к работе на кафедре, и она начинала мне нравиться. Свою диссертацию я пока отложил и полностью сосредоточился на ожидании бумаг (и денег) от Конде. Я вел спокойную жизнь: спал до одиннадцати, бегал в парке, наскоро перехватывал что-нибудь у себя на кухне, в только что снятой квартире (да, я теперь жил отдельно и тем самым спасался от обязательной ежедневной порции материных нравоучений), принимал душ и отправлялся на метро в институт. Мне всегда нравилось ездить на метро. Потому что, как выяснилось уже очень давно, лучше всего мне читалось в этих разболтанных деревянных вагонах линии «А». Скрежет и скрип, толчея, тряска — все заставляло меня полностью сосредоточиваться на чтении.

Я выходил из метро и шел по направлению к центру. В большинстве случаев я заворачивал по дороге к Абасто. [4] Абасто — большой рынок в Буэнос-Айресе. Там рядом жила одна женщина, которая мне нравилась. Я много раз приглашал ее на свидание, но она неизменно отказывалась и всегда называла причиной отказа болезнь. Ее постоянно что-то беспокоило: то мигрень, то затяжная депрессия, то тошнота, то пневмония, то аллергия, то боли в мышцах, то какие-то неизвестные вирусы. Я давно примирился с тем, что звонить ей бесполезно, но все же надеялся на удачу. Я прохаживался по ее улице в ожидании случайной встречи. Я смотрел на ее освещенные окна в ожидании невозможного. Я прикидывал про себя, когда она может выйти на улицу, просчитывал ее жизнь в свете возможных вариантов, не принимая в расчет, что чужая жизнь подчиняется совершенно другим законам и случайностям. Я бы отдал все на свете, чтобы встретить ее, пройти за ней пару куадр, [5] Куадра — мера длины, равная 463 м. произнести ее имя, как будто оно, это имя, принадлежит только мне; она мне казалась такой далекой, и хотя я при всяком удобном случае называл ее имя в компании моих друзей, у меня было такое чувство, что это слово, это сочетание букв — всего лишь псевдоним, который заменяет ее настоящее имя.

По средам, после работы, я встречался с ребятами, с которыми мы общались еще со школы. Когда-то нас было двенадцать, а теперь осталось лишь четверо, то есть я и еще трое. В школе нашу компанию называли «Кайманы» (нам тогда было по пятнадцать лет). Название происходило от наших патологических неудач с девчонками: после безуспешных попыток пригласить кого-то из них на танец в грязных салонах, освещенных круглыми лампами с зеркальным блеском, мы отправлялись в пиццерию «Кайман», где засиживались допоздна, обсуждая телевизионные сериалы и фильмы ужасов. Когда мы окончили среднюю школу, наша группа, уже тогда сократившаяся до десяти человек, отказалась от встреч по средам. Один за другим люди откалывались от компании: женились, устраивались на работу, работали сверхурочно; только я, Хорхе, Диего и Грог продолжали встречаться каждую неделю. Мое недавнее приобщение к так называемому рынку труда, после стольких лет праздности, было встречено моими друзьями с явным беспокойством.