Алексей Грачев - Кто вынес приговор

- Сергей Сергеевич, - обратился теперь он к Подсевкину. - Что у тебя?

- Фотография есть, - ответил Подсевкин. Он выложил на стол фотографию. - Специально ездил в Положиновскую волость. Разыскал дом в деревне, откуда родом Сынок. Мать у него старая. Втерся к ней в доверие. Спрашивал осторожно: мол, где сын. Не ответила. Не видела - и все. Может, наказано не говорить. Но сумел я стянуть у нее старую фотографию со стены, там ему пятнадцать лет. С родителем снят, с мясником. Стоит батька, вот он в фартуке и в чехлах два мясницких ножа, а рядом сын - тоненький красавчик, кудрявенький ангелочек...

Он показал фотографию, потом передал Ярову. Яров, посмотрев ее, передал Косте.

- Он самый, - приглядевшись и с каким-то волнением проговорил Костя, - тот, что в новогоднюю ночь просил прикурить.

- Надо раздать агентам, - сказал Подсевкин. - Размножить и раздать...

Он защелкнул застежку портфеля и глянул на Костю, щуря глаза:

- Хотел я было прачке Синягина предъявить фотографию, а ее след простыл. Расчет уже взяла. Может быть, ты знаешь, где она, Костя? Похоже, что она была здесь в Новый год.

- Что же я - хожу к ней на свидания? - растерянно ответил Костя, представив сразу, как где-то улицами идет с котомкой девушка в длинном пальто, в пробитых чулочках. Откуда ей знать, что он был на табачной фабрике.

- А надо бы ходить, - наставительным тоном проговорил Подсевкин. Надо бы, неспроста была она в губрозыске.

Костя мельком бросил взгляд на Ярова, увидел усмешку на его лице. И начальник тоже так же думает, как и следователь?

- Не дело это, Подсевкин, - ответил сердито вдруг. - Разговор серьезный, а ты смешочками...

- Не смешочки, - вставил теперь Иван Дмитриевич. - Важный свидетель пропал. Не хватало еще, Пахомов, на свидетелей заводить дела.

- Но ведь прислуга еще там, - пожал плечами Костя. - День назад я разговаривал с участковым.

- Прислуга там, - ответил Подсевкин, подымаясь, - а твоя подалась куда-то...

- Она не моя, - разозлился Костя. - И что это ты, Подсевкин, набиваешься ко мне в сваты?

Яров и Подсевкин засмеялись, смех успокоил Костю, заставил тоже улыбнуться, признаться:

- Был я на табачной фабрике вчера. С начальником кадров разговаривал. Через неделю пойдет набор еще одной смены. Обещал устроить ее. А вот сообщить ей не успел об этом.

- Ну, тем более надо ее искать, - сказал Подсевкин и, помахивая портфелем, пошел к двери.

- Постой, Костя, - попросил Яров инспектора, тоже собравшегося идти за следователем. Подождал, пока не закрылась дверь, спросил с любопытством: - Верно, есть у тебя что-то к ней?

Костя смутился, потер щеки, глядя в глаза начальнику. Увидел в них грусть и понял, откуда она у этого человека, одинокого, живущего холостяцкой жизнью в маленькой комнатке при милицейском общежитии уже который год. А тот погладил бородку, вздохнул:

- У меня вот такого не было в жизни, Костя... И будет ли?

- Как не быть, Иван Дмитриевич.

Яров засмеялся, а в глазах все таилась та глубокая грусть по какой-то женщине, которая и его, как и Пахомова, заставит вот таким быть растерянным и смущенным.

- Ну ладно, Пахомов, - сказал он уже строгим голосом. - Давай... Трактир "Хуторок", Дужин и она, Поля.

48

"Приметы пропавшей: средний рост, волосы черные, глаза карие, с раскосинами, улыбка открытая, с ямочками на щеках. Одета в длинное пальто, в серый платок, башмаки большие..."

Он стоял посреди тротуара, в луже, сбежавшей из водосточной трубы, и напряженно всматривался в лица идущих мимо людей. Вот-вот и она выплывет из людского потока. Но лица были чужие, озабоченные. Лица исчезали под арками домов, в воротах Мытного двора, в переулке... А он все стоял и вглядывался. Но тут вдруг вспомнил о Твери. В том городе у нее родня. Уж не уехала ли? А может, готовится уехать и сейчас на вокзале, в толпе, подступившей к вагонам.

Он остановил проезжавшую мимо пролетку, попросил ехать на вокзал.

На вокзале, обойдя длинные ряды скамеек, на которых сидели и лежали пассажиры, бездомные, безработные, не увидел среди них знакомого лица и вышел на перрон. Долго стоял, глядя на толпы людей, карабкающихся в вагоны с громыханьем сундучков, деревянных чемоданов, с оханьем, с тумаками, с матерщиной.

Ему показалось, что он провожает Полю, по существу далекую и совсем незнакомую девчонку, листочек, гонимый ледяным ветром по булыжникам жизни. И этот паровозный дым, от которого закисало во рту, и гулкое бряканье колокола, трель свистков и шарканье колес - все это заставило его уйти в себя, оцепенеть, будто, и правда, в одном из поплывших мимо вагонов, в окне, мелькнет сейчас знакомое лицо, и обожжет ему сердце до боли тоска прощания. Но и здесь были чужие, всматривающиеся с холодным любопытством люди. Вернулся на площадь, а от площади вдруг надумал зайти домой, сам не зная почему. Удивил этим мать.

- Что-то ты сегодня, Константин Пантелеевич, не в себе, - суетясь возле печки, сделала она свое заключение. - И рано вернулся, и молчишь.

С некоторых пор стала она его звать по имени-отчеству. Он сердился, а она смотрела укоризненно на него, как на бестолкового человека: "Такая должность, ну-ка, инспектор". И он в конце концов махнул рукой. А сегодня заворчал снова:

- Полно тебе чудить, мать. Я тебе чужой разве.

Не выдержав, признался, поняв теперь, что для того и домой завернул:

- Эта девушка, сирота, пропала. Свидетель.

- Это как же так? - растерянно спросила мать, ставя на стол миску с похлебкой. - Как пропала, Костяня? (Ишь ты, и величать сразу забыла.)

- Да так...

А мать напустилась на него, сложив руки крестом на груди:

- Для чего же вы там сидите? Говорила тебе, приведи сиротку, так нет... Привел - никуда не делась бы. Ищи теперь и приводи в гости.

- Вот черт, - хлопнул он по столу ладонью. - Там Подсевкин требует, тут ты... Прямо особа важная, эта Аполлинария.

Помешивая похлебку, обжигаясь, гадал, куда она могла подеваться.

Может, у судьи нянчит ребенка? Или же в ночлежке "Гоп", или в "Северных номерах"? И, одеваясь быстро, пообещал матери:

- С гостиницы начну...

В "Северных номерах" он отыскал закуток, где жила Лимончик. Она была дома, стирала. Так непривычно было - та, в "Бирже", накрашенная, и эта, у корыта, с откинутыми волосами, простым лицом... Она спросила нелюбезно:

- С проверкой, товарищ инспектор?

- Может, и с проверкой.

Она вытерла руки о передник, смахнула тряпкой с табурета:

- Садитесь тогда.

Он присел, оглядывая маленькую комнатку, с цветами на подоконнике:

- Цветы любишь, гляжу.

Она вздохнула, вдруг улыбнулась:

- Последний месяц здесь я, Константин Пантелеич. Уезжаю в Питер... И добавила сразу, значит, уже решила: - На фабрику пойду... Устроят? спросила, внимательно глядя на него.

- Как же, Зина, - сказал он. - Только обратись. А жизнь эту с уголовным миром надо кончать. Добра не жди. Или тюрьма или больница. Вон как кончили твои дружки Ушков с Хрусталем...