Александр Скрягин - Главный пульт управления

– В сущности, дорогой мой, Ефим Алексеевич, все – неважно! – сказал он, направив глаза в окно, наполненное мягким вечерним светом. – Чтобы не происходило, все – предопределено, – негромко добавил он.

– Что предопределено? – поинтересовался Ефим.

– Все, – вздохнул хозяин. – Вот послушай притчу. Мне сегодня Шура Мамчин рассказал.

Мимикьянов был сыт притчами по горло.

За свое сегодняшнее пребывание в поселке он услышал притч, больше, чем, наверное, за всю свою жизнь. Но он согласно кивнул головой. Майор был опытным оперативным сотрудником. Он умел работать с людьми и давно усвоил: человека надо слушать. Особенно, если он сам что-то хотят сказать. Неважно, что. Важно, почему. Почему он захотел сказать именно это? Найдя причину, можно узнать о человеке куда больше, чем, если самому задать ему сто вопросов.

– К Хадже Насреддину повадилась ходить один бедный человек. – неторопливо начал Гергелевич. – Зная о мудрости Насреддина, он каждый раз просил дать ему совет о том, как разбогатеть. В конце концов, он надоел Ходже хуже горькой редьки. И он решил раз и навсегда отвадить надоедливого просителя советов. Насреддин сказал бедняку: «Пойди и сломай очаг, что есть в твоем доме. Под ним ты найдешь богатый клад с золотом и разбогатеешь».

Хаджа подумал: «Уж после того, как он своими руками сломает очаг в своем доме и ничего там не найдет, этот надоеда уж точно перестанет ко мне ходить».

Проситель так и сделал. Он вернулся к себе домой, разобрал очаг на своей кухне и нашел под ним большой глиняный кувшин до верху набитый золотыми монетами.

Бедняк разбогател и, где бы ни появлялся, везде превозносил мудрость почтенного Хаджи Насреддина.

– Гарри Григорьевич, вы что, советуете мне сломать газовую плиту на моей кухне? Я живу на девятом этаже, под моей плитой, бетонное перекрытие, там золота точно нет, – без настроения пошутил майор.

– Разве эта притча о золоте? – не поддержал его шутку Генерал.

– А о чем эта притча?

– О чем? – Генерал стал пальцем рисовать на скатерти какие-то треугольники и овалы. – Людям только кажется, будто они могут дергать за ниточки, управляющие жизнью друг друга. На самом деле, за ниточки всегда дергает Кто-то другой. Вот о чем.

В коридоре раздались шаги, и в темном проеме двери в столовую выросла статная фигура Генриетты Павловны Эссель. На ней был домашний фартук: мелкие желтые цветы на зеленом поле. Белейшая блузка на высокой груди возвышалась над цветочным полем, как снега Килиманджаро над Африкой. Если, конечно, смотреть на этот вид из стратосферы.

– Мужчины, вы чай будете? – спросила она.

Гергелевич оторвался от созерцания скатерти, посмотрел на свою экономку, будто не узнавая, и с деланным оживлением произнес:

– Ну, а чего же, конечно! Чайку, пончиков с джемом и чего-нибудь этакого… – он щелкнул пальцами. – Для настроения!

– Вы имеете в виду, газету с кроссвордом? – осведомилась гражданка Эссель.

Гарри Григортьевич засопел лошадиным носом и, раздельно выговаривая слова, произнес:

– Нет, я имел в виду не газету.

– А! Я поняла, – кивнула Генриетта Павловна, – «Птичьего молока» у нас еще целая коробка. Я принесу.

– Причем здесь «Птичье молоко»? – еще сильнее засопел Гергелевич.

– Не нужно на меня сердиться! – еще сильнее выпрямила и без того прямую, как антенна, спину Генриетта Павловна. Она стала похожа на актрису Ермолову с известного портрета художника Серова.

– Генриетта, не позорь меня перед гостем! – грозно сверкнув глазами, почти прошипел Генерал.

Экономка в удивлении приподняла брови.

– Да, что вы, Гарри Григорьевич, – сладко пропела она. – Какой же тут позор? Ефим Алексеевич прекрасно знает, как вы любите «Птичье молоко». Да, и чего ж тут стесняться? У каждого есть что-то свои слабости, что-то свое, любимое…

Гарри Григорьевич с шумом выдохнул воздух.

– Генриетта! – стиснув лошадиные зубы, процедил он.

– Да, Гарри Григорьевич? – ласково, как обращаются к маленьким детям, спросила женщина.

Гергелевич сверлил экономку глазами, так усердно, как это делает токарь с заготовкой из высокоуглеродистой стали, плохо поддающейся обработке.

– Слушаю Вас, Гарри Григорьевич? – приняла вид дисциплинированной секретарши Генриетта Павловна.

Гергелевич продолжал имитировать взглядом работу металлорежущего станка. Так продолжалось довольно долгое время.

Вдруг его напряженные губы размякли, морщины разгладились, а щеки даже слегка обвисли к низу.

– Спасибо, Генриетта! – неожиданно мягко произнес он. – «Птичье молоко» к чаю самый раз! Давай чай! Неси конфеты!

В глазах экономки на секунду проступила растерянность. Однако сильная женщина быстро взяла себя в руки, кивнула и растаяла в сумерках коридора.

Гарри Григорьевич завел руку за спину и вытащил из заднего кармана брюк блестящую плоскую фляжку из нержавеющей стали для танковых баков. Он показал ее Ефиму и с видом победителя склонил голову набок: дескать, вы-то думали, Гергелевич прост, а Гергелевич десяток таких умников, как вы, вокруг пальца обведет и не устанет!

Генерал отвинтил маленькую крышечку, поднес фляжку к лошадиным губам и, словно голодный младенец, получивший материнскую грудь, сделал несколько сосущих движений.

Затем он прикрыл глаза и несколько секунд просидел с удовлетворенным выражением на помолодевшем лице.

Потом он протянул фляжку Ефиму и вопрошающе поднял брови.

Ефим взял фляжку, поднял подбородок к потолку, вылил в рот тонкую короткую струйку и проглотил жидкость. Это был хороший, выдержанный коньяк. Он удовлетворенно кивнул и вернул фляжку хозяину.

В коридоре раздались шаги.

Гергелевич мгновенно закрутил крышечку плоской фляжки и быстрым движением спрятал ее за спину.

Когда Генриетта Павловна вошла в комнату, с подносом в руках, мужчины сидели молча, с умным видом смотря друг на друга.

Женщина остановилась на пороге, будто столкнулась с невидимым препятствием. Она задрала нос и стала немного похожа на принюхивающуюся кошку. На ее лице проступило удивление. Она пронизывающим взглядом посмотрела на мужчин и еще выше подняла нос. Удивление в ее глазах сменилось растерянностью, а потом – выражением недоверия к самой себе.

Генриетта Павловна повела головой, словно отгоняя наваждение, решительно сдвинулась с места и, направилась к столу. Идя по паркету, она держалась за края подноса так же крепко, как начинающий велосипедист за рогатый руль своей двухколесной машины.

Экономка ловко расставила чашки, блюдца и чайник со свежим чаем. Закончив это, она встала у стола, держа поднос опущенным вдоль тела. Смотрела на мужчин, молчала, но не уходила.

– Ты, иди, Генриетта. У нас тут с Ефимом Алексеевичем разговор. Серьезный, – строго сказал Гергелевич, поднимая пузатый чайник.