Николай Буянов - Бал для убийцы

— Значит, меня ты отметаешь? — спросила она.

— Я тебе уже говорил. Ты неплохо обращалась с боккеном. — Артур уже укладывал покупки в сумку. — Жаль, что ты бросила занятия.

— По-твоему, тот, кто убил охранника, был слабым физически?

— Или он потерял голову, или здорово испугался — версий уйма. А возможно, преступник хотел создать именно такое впечатление… Вообще, убийство выглядит как непреднамеренное, в состоянии аффекта — но только на первый взгляд.

— Почему?

— А откуда оружие-то? И куда оно потом исчезло?

— Палка… — Майя задумалась. — Может быть, швабра?

— Откуда такая мысль?

— Это первое, что пришло на ум.

Артур фыркнул.

— Ты еще скажи, что убийца — уборщица (пардон, техничка). Ручку швабры обычно делают из мягкого материала — сосны, к примеру. И потом, уж будь уверена, твой следователь каждую мало-мальски подходящую палку в окрестностях школы обнюхал вдоль и поперек. Я видел его в работе: он крепкий профессионал, хотя и выглядит придурком. А самое главное — пожар в музее… Ты не в курсе, что там загорелось?

— Эксперт утверждает, бензин.

— Значит, имел место поджог, — сделал он неутешительный вывод. — Значит, преступник готовился заранее, и очень тщательно: возможно, хотел убить Эдика и спрятать концы в пожаре. Однако ты вмешалась не вовремя… Да, девушка, пробиваю. Полкило сыра, сметана, шоколад, печенье, два йогурта… Гриша, тебе какой йогурт, с бананом или клубникой?

— И с бананом, и с клубникой. И не забудь про сливу.

— А в животе не слипнется? — улыбнулся Артур.

— Не-а. — Гриша поправил сползающий рюкзачок и отправился гулять вдоль окон, разглядывая выставленные там фигуры из папье-маше (некто небесталанный убрал таким образом магазин к текущим праздникам).

Валя с Лерой что-то живо обсуждали возле отдела бижутерии, где дешевые «хрустальные» башмачки, сердечки, сосульки и знаки Зодиака радостно переливались за витринным стеклом.

— Они не поссорились? — спросила Майя.

— Кто? — отозвался Артур. — А, Лера с Гришей… Это все болезнь роста. Гришка спит и видит себя в их компании: интересно же, старшеклассники как-никак. А тем, наоборот, с малышом неохота возиться. Впрочем, Валя его защищает.

— Гришка хороший, — подтвердила Валя, подходя поближе. Они с Лерой, оказывается, успели обзавестись новенькими кулонами: те самые знаки Зодиака, две одинаковые пластмассовые фигурки, вправленные в копеечные камешки на цепочке, два Козерога («У нас дни рождения в один месяц, представляете?»). — И чего его на дискотеку не пустили? У него даже костюм был…

— Это не твое произведение? — спросила Майя.

— Гном? Нет. — Валя покачала головой. — Но на будущий год обязательно что-то придумаем, да, Гриш?

— Валька может, — с уважением подтвердила Лера. — Она знаете какие костюмы придумывает? Закачаетесь.

— Удирает, — вдруг тихо сказал Гриша, глядя в окно, — сказал задумчиво, вроде бы ни к кому не обращаясь.

— Кто удирает? — не поняла Майя.

Мальчик не ответил. Он смотрел почему-то сквозь витрину, в одну точку…

Майя повернула голову и проследила за его взглядом. Там, за стеклом, на улице, обтекаемый возбужденной людской массой, неподвижно стоял человек. Лица было не разглядеть (минус четыре: глаза надо было беречь, а не зарабатывать орден имени Сутулова на лекциях и практических занятиях по педагогике), но — черное кашемировое пальто, и белый шарф, и характерная форма головы…

Вовсе он не удирает, хотела сказать Майя, но тут человек, будто поняв, что его засекли, резко развернулся, сделал шаг в сторону и исчез из поля зрения, смешался с толпой, стал ее частью.

— Гриша, — зачарованно прошептала Майя. — Ты видел в коридоре кого-то, одетого в карнавальный костюм, да? Это был Дед Мороз?

Пока добирались из Пензы в Москву, настроение у Любушки было преотличное. Казалось, сама мысль о том, что она одна, без папенькиного строгого ока, путешествует в настоящем вагоне, по настоящей железной дороге, страшно ее забавляла. Вечером, когда пришел проводник и принес лампу, она попросила, чтобы ей подали чай с сахаром и вазочку с пирожными-эклер из вагона-ресторана.

— Только вам, милостивый государь, ничего не перепадет, — лукаво предупредила она Николеньку.— Вы склонны к полноте, вам сладкое вредно.

Хорошо, что так получилось. Петя, конечно, был предпочтительнее (чего стоили только глаза, жгучие, как у цыгана, который служил в папенькином имении, а черные волосы, постриженные по последней моде, а столичные усики…). Впрочем, внешность порою обманчива: что под ней-то? Малодушие и готовность отступиться от своего — а как романтично все начиналось! Будто в бульварных романах: неожиданное письмо, таинственный человек в черном, выстрелы на вокзале… Николенька представлялся ей менее завидным: ни Петиной внешности, ни коляски с рысаком в серых яблоках, ни своего имения, лишь непритязательная квартира в доме купца Василия Кузьмина — того, чьи пекарни снабжали хлебом всю губернию. Однако в этом были свои прелести: Николенькой — сразу видно — можно было вертеть как душа пожелает. И ведь не испугался, вызвался ее сопровождать…

А потом, после пересадки в Москве, Любушка вдруг резко помрачнела. На вопрос Николеньки она задумчиво поджала губы и неожиданно выдала:

— Тебе не кажется, что за нами следят?

Он удивился:

— Кто?

— Господин из соседнего купе. У него еще такие неприятные складки в уголках губ. Он ехал с нами с самого начала и тоже сделал пересадку в Москве.

— Это еще ничего не значит, — заметил Николенька.

Люба вздохнула:

— Ты прав. А я просто дура.

Он успокаивающе тронул ее за плечо:

— Письмо — вот что виновато. Ты нервничаешь, вот и мерещится всякое.

Однако она видела — Коля тоже слегка встревожился.

Уже под утро, когда небо стало фиолетовым, она не выдержала. Накинула халатик поверх пеньюара, отворила дверь и тихонько вышла в коридор. Странное беспокойство прочно угнездилось в сердце. Она выглянула в окно — темень и мокрый снег, фонари на станции и какие-то тени в желтых кругах, четко, словно оловянные солдатики, застывшие на платформе. Поезд стоял.

— Что там? — спросила она проводника.

— Полицейская проверка, барышня. Ищут кого-то. Идите-ка вы, голубушка, в свое купе. Не ровен час, простудитесь.

Она постучалась к Николеньке, но тот не отозвался. Потихоньку начиная злиться, она постучала сильнее, потом дернула за ручку — и чуть не упала: дверь оказалась открытой. Почему-то обмирая, Любушка сделала шаг внутрь — зеркало на миг отразило ее бледное, почти белое лицо в полумраке и спутанные волосы. Она наклонилась над постелью и потрогала одеяло, надеясь разбудить спутника. И лишь через несколько секунд сообразила, что Николеньки в купе нет. Только подушка лежала высоко — так, словно под ней-