Николай Буянов - Бал для убийцы

— Честно говоря, я рассчитываю на вашу помощь, — неожиданно сказал следователь. — Журнал учета утерян, а необходимо установить хозяев всех экспонатов. Мы работаем над этим… Да, собственно, уже почти закончили. Осталось несколько невыясненных моментов.

— Дневник? — вдруг вырвалось у Майи помимо воли.

Колчин посмотрел с интересом.

— Совершенно верно, дневник Аристарха Гольдберга, главы контрразведки в Боевой организации эсеров. Конкретнее — в «Летучем отряде» Всеволода Лебединцева по кличке Карл. Неординарная, скажу вам, была личность… Ваш приятель Роман Ахтаров рассказывал о нем с большим воодушевлением, даже меня сумел заразить. А почему вы вспомнили о дневнике?

Майя задумалась.

— Я увидела тетрадь, когда Рома показывал мне музей. Взяла в руки, пролистала…

— И что?

— Не знаю… Странное было ощущение: чужие жизни, чужие тайны, предательство, любовь, страсть… Они все — все эти люди — давно умерли, а я будто слышала их голоса. Только не примите меня за сумасшедшую.

— Я и не принимаю. Видите ли, этот дневник — единственный документ из экспозиции (по крайней мере, единственный нам известный), который содержит в себе некую криминальную загадку. И хозяин которого, кстати, так и не объявился.

— «Дорого я дал бы, чтобы узнать, кто скрывается под этим псевдонимом — наверняка ведь кто-то из наших, из особо проверенных. Возможно, тот, с кем я здороваюсь за руку и приветливо улыбаюсь при встрече…» — задумчиво процитировала Майя.

— У вас прекрасная память, — серьезно сказал следователь. — Завидую. Мне-то все приходится записывать, а потом все равно теряешь блокнот… Будьте добры, передайте Артуру Дмитриевичу мои соболезнования.

Майя долго смотрела ему вслед. Потом подошла к Артуру — тот стоял возле самой ограды, с непокрытой головой, не замечая снега, не тающего в волосах, — и сжала его локоть.

— Простудишься, — мягко сказала она.

— На войне люди не простужаются, — проговорил он, почти не двигая губами — будто говорил не он сам, а некое механическое устройство внутри. — И когда хоронят близких. Организм выделяет какую-то гадость, вроде сильного антибиотика. Не дает заболеть. И плакать тоже не дает, сволочь.

Леру Кузнецову она увидела чуть в стороне, в окружении одноклассниц — маленькую, всю в черном, под черным старушечьим платком, поддерживаемую под локоть верной Валей Савичевой (остальных девочек Майя видела раньше, но не знала по именам). Лики среди них не было — видимо, Сева исполнил свою угрозу и посадил родную дочь под замок от греха подальше…

— Как она? — спросила Майя, имея в виду Леру.

— Держится, — выдал механизм внутри Артура. — Пытается еще и меня поддержать… Но ведь она сама ребенок, куда ей.

Он протянул руку, поправил веночек из белых пластмассовых лилий и осторожно, с нежностью, на какую только был способен, коснулся лица Гриши на фотографии. Теперь он будет видеться ему часто — каждый день, в любом встречном малыше, бегущем из школы с ранцем за плечами, и он будет стремительно оборачиваться на детский смех, где бы тот ни раздавался. А потом долго стоять, мучительно приходя в себя…

— Знаешь, иногда я чувствую убийцей себя самого, — тихо сообщил он.

— Артур, не надо…

— Я не должен был соглашаться на этот идиотский эксперимент.

А ведь он считает меня виновной, вдруг поняла она. Меня — наравне с собой: я, по сути, была инициатором эксперимента (следователь лишь поддержал мою мысль), а Артур дал согласие. И все произошло именно там, в вестибюле, солнечным зимним утром, при большом скоплении народа: свидетель и убийца посмотрели друг другу в глаза. И настал момент истины…

Она запрокинула лицо, вглядываясь в небо, будто надеясь увидеть там знак , ощутить чье-то ласковое прикосновение, понять, что ее простили — пусть не здесь, на земле, но хотя бы там…

И заплакать наконец.

Не дождалась. Не заслужила ты еще отпущения грехов, Джейн. Не заслужила — коли убийца, истинный убийца, был на свободе. На аллее, возле самых ворот, их нагнали Лера и Валя, обе согнутые, будто вдруг постаревшие сразу лет на тридцать. Нагнали и пристроились рядышком. Дальше они шли вчетвером, молча, думая о своем и отбрасывая на твердый снег длинные гротескные тени.

— Келли говорила, что он, может быть, экстрасенс, — подала голос Лера. — Я читала, что маньяки все обладают… некой скрытой энергией, как черные маги в древности. Он мог загипнотизировать Гришу и уволочь…

— Лера, — укоризненно прошептала Валентина.

— Возможно, дело в другом, — задумчиво сказала Майя, вспомнив глаза школьного директора — умоляющие, отчаянные. — Мы все, и Гриша в том числе, сосредоточились на Гоце как на главном злодее (он следил за нами через витрину магазина, помнишь?). А убил Гришу совсем другой человек…

— Это Гоц вам сказал? — тихо спросила Валя. — Вы ему верите?

— Он еще и не то скажет, — зло процедила Лера. — Жаль, его нельзя будет повесить, когда поймают. Я бы точно повесила. А то адвокат на суде обязательно отмажет: ах, мой подзащитный не отвечал за свои действия, ах, ему нужен врач, ах, у нас гуманные законы… Ненавижу. Ненавижу, ненавижу!

Ненавижу.

Так думали сейчас они все, весь город, каждая бабулька, лузгающая семечки на скамейке и приглядывающая за шалопаем-внуком (вот не будешь слушаться…), каждый участковый, по десятому разу проверявший вверенные ему подъезды, каждый оперативник и добровольный помощник милиции, торчащий в засаде на возможных точках появления «объекта»… Только Майя стояла в вечной оппозиции к общему мнению, как стойкий оловянный солдатик. Наверное, поэтому обложенный со всех сторон Василий Евгеньевич и пришел к ней, как к последней надежде.

Чтобы разрядить обстановку, она спросила у Вали:

— Скажи, Роман Сергеевич просил тебя принести что-нибудь для своего музея?

— Меня уже спрашивали в милиции, — отозвалась она и с огорчением добавила: — У нас ничего не нашлось. Все старые альбомы потерялись при переезде. Мама говорит, их стащили рабочие, только зачем им?

— Артур, а к вам домой Роман не приходил?

— За экспонатами? — растерянно переспросил он. — Не помню.

— Ну как же, пап, — возразила Лера. — Ты отдал снимок прадеда, тот, что на корабле.

Он чуточку подумал.

— Да, было дело. Дедовская фотография, сорок второго года — он служил на линкоре во время войны.

— Он погиб?

— Умер в девяносто первом, от атеросклероза. А на что тебе?

— Чтобы восстановить экспозицию.

— Ты можешь сейчас об этом думать?

— Я хочу найти убийцу.

Дорога домой пролегала мимо стеклянных дверей универсама, пережившего на Майиной памяти несколько исторических циклов-превращений: из грязного гастронома с унылыми пустыми прилавками — в цыганский базар под крышей, шумный и крикливый, где продавалось все, от сомнительных шуб из кролика до вздувшихся рыбных консервов. Пару лет назад какой-то богатый нувориш купил помещение на корню, сделал капитальный ремонт и превратил во вполне европейский супермаркет со вполне европейскими суперценами (впрочем, раз в квартал можно и раскошелиться).