Эйлет Уолдман - Преступления в детской

— Я тоже так решила. Я сегодня заглянула к Абигайль домой и обнаружила там Одри, ее дочь, совсем одну. Ее мать только умерла, а отчим даже не думает побыть с ней вместе.

— Ужасно.

— Ага. Ванг не намекала, как у Одри с отчимом? Может, он к ней приставал или еще что?

— Она не говорила. Сказала только, что они все друг с другом не ладили, и это куда серьезнее, чем обычные семейные проблемы и переходный возраст.

— Лили, ты превзошла себя. Это все ужасно интересно. Я не уверена, что здесь есть мотив для убийства, но это определенно выставляет страдающего вдовца в несколько ином свете. Я с первого взгляда поняла, что он мерзкий тип, а мои первые впечатления всегда оправдываются.

— Знаешь, что я больше всего в тебе люблю, Шерлок?

— Что, Ватсон?

— Твой скромный характер.

— А разве я не скромная?

Я поблагодарила Лили за потраченное время, пообещала вскоре с ней встретиться и повесила трубку.

— Что я слышу? — сказал Питер. — Бросаешь работу частного детектива?

— Не знаю, — вздохнула я. — Думаю, да. Когда я встретилась с Одри, дочкой Абигайль, я почувствовала себя ужасно виноватой. Бедняжка рыдала у меня на груди.

— Черт возьми. Я слышал, что ты говорила Лили об отчиме. Кажется, он просто гад ползучий.

— Безусловно, — согласилась я.

Мы с Питером и Руби сыграли в «Горки и лестницы». [24] Детская настольная игра. Я играла рассеянно, все время пытаясь решить, что делать с информацией, полученной от Лили. Всякий раз, когда я попадала на ворующего печенье мальчика или рисующую на стене девочку и нужно было спустить свою фишку по горке на проигрышную позицию, мне казалось, будто кто-то пытается что-то мне сообщить. В конце концов я решила, что единственный приемлемый вариант — сообщить обо всем полиции и остановиться. Пусть детектив Карсвэлл делает свою работу.

Как всегда, проиграв Руби (Питер финишировал третьим с большим отрывом), я позвонила детективу. Каким-то чудесным образом мне удалось застать его на месте.

— Детектив Карсвэлл? Это Джулиет Эпплбаум. Если помните, мы говорили с вами о деле Хетэвей.

— Да, миссис… эээ, мисс Эпплбаум. Я помню наш разговор.

— У меня есть кое-какие сведения.

— Важные?

Интересно, этот парень такой язвительный только со мной или со всеми, с кем имеет дело?

— Да, важные сведения. По крайней мере, я считаю, что это важно, — ответила я, стараясь говорить как можно спокойнее. Детектив явно считал меня истеричной дурочкой, и я не хотела подливать масла в этот ехидный огонек.

— Может, вы позволите мне судить о важности информации? — сказал детектив.

Я раздраженно стиснула зубы. Почему некоторые мужчины думают, что если женщина стала матерью, это обязательно значит, что она идиотка? В прошлой жизни, будучи федеральным защитником, я добилась того, что меня воспринимали всерьез, и очень всерьез. Прокурорам могло не нравиться то, что я говорила, и они могли неохотно идти на нужные мне сделки с клиентами, но они никогда не обращались со мной снисходительно. И вдруг, только потому, что я сняла адвокатский парик и облачилась в фартук домохозяйки, люди вроде детектива Карсвэлла решили, будто могут погладить меня по головке и отправить заниматься своими делами.

— Хорошо, детектив Карсвэлл, как вы оцениваете значимость того факта, что у Абигайль Хетэвей и ее мужа Дэниела Муни были серьезные семейные трудности и они фактически подумывали о разводе?

Это его заинтересовало.

— Откуда вы знаете? Кто вам рассказал? Можно ли доверять вашему источнику? — вопросы из него так и посыпались.

Так, так, так. Теперь я уже человек, у которого есть источники.

— Информация надежная. Мисс Хетэвей и ее муж посещали консультанта по вопросам брака. Ее зовут Герма Ванг. По словам доктора Ванг, у них были серьезные проблемы, и это даже могло привести к разводу.

— Вы говорили с доктором Ванг?

— Нет, я с ней не разговаривала. Наша общая подруга, и заодно ее бывшая пациентка, говорила с ней и узнала об этом.

— Психотерапевт обсуждала этот случай с вашей подругой?

— И да, и нет.

— Как это понимать?

— Да, они говорили об этом деле, но доктор Ванг, которая, кстати, психолог, сделала беседу условной. Однако было понятно, о ком она говорит.

— Кому было понятно?

— Моей подруге.

— И кто же эта подруга?

— Боюсь, я не могу разглашать эту информацию. Я обещала своему источнику анонимность.

— Мисс Эпплбаум, это расследование убийства, и вы мешаете мне его расследовать. Вы это понимаете?

Это окончательно вывело меня из себя.

— Мешаю? Мешаю?! Как получается, что вам мешает нечто, чего вы определенно не знали, и что явно может вам помочь? Мне кажется, тут прямо противоположный случай!

Осознав, что детективу больше хочется выяснить, кто сообщил мне о разговоре с доктором Ванг, чем разобраться, могут ли предоставленные мной сведения послужить ключом к разгадке убийства Абигайль Хетэвей, я решила закончить разговор.

— Послушайте, детектив, я не собираюсь сообщать, кто рассказал мне о психотерапевте. Вам придется вызвать меня в суд, чтобы это узнать. Я вешаю трубку.

Так я и поступила. Я уже сообщила полиции более чем достаточно, и теперь им решать, что со всем этим делать.

На следующее утро я проснулась рано и первые двадцать минут провела, согнувшись над унитазом. Меня вытошнило не только тем, что я съела на ужин предыдущим вечером, но и вообще всем, что я съела примерно за шесть недель. Почему они называют это утренним недомоганием? Это скорее развлечение на весь день, и что хуже, оно может дать вам передышку в несколько месяцев, а потом вдруг снова поднять свою безобразную голову. Как-то, когда я носила Руби, это случилось со мной по дороге на работу. Я поднялась по ступенькам в своем темно-синем костюме, с портфелем от «Коуч» и подходящей сумочкой, серьезно, но кокетливо кивнула судьям, которые слонялись вокруг и курили перед тем, как войти внутрь и решить судьбу моего клиента — трансвестита, грабившего банки. Некоторые из них ответили на приветствие и отскочили, когда я перегнулась через балюстраду и вывернула вниз содержимое своего желудка. Потом мне пришлось пройти через унизительную процедуру: попросить судей сказать присяжным, что если женщину-адвоката рвет печеньем, то это не должно восприниматься как индикатор ее веры в невиновность клиента.

На этот раз меня рвало, а Руби стояла сзади, обхватив мои ноги своими пухлыми ручонками и положив голову на мою обширную задницу. Возможность в одиночестве заниматься своими делами в ванной — это величайшая роскошь. Не помню, когда в последний раз мне была позволена такая экстравагантная вещь, как запертая дверь.

Яичница, которую я готовила для Руби, чуть не отправила меня обратно в ванную, но я сумела сдержаться. Я усадила дочь в детский складной стульчик-столик и поставила перед ней завтрак, а потом прокралась на цыпочках в спальню, отыскала там оксфордскую куртку отца Одри Хетэвей и постирала ее в стиральной машине — в холодной воде и на самом деликатном режиме. Больше всего я боялась, что случайно испорчу ее. Я представляла себе, что стою у дверей дома Одри, держа в руках разодранный кусок испачканной ткани, и объясняю несчастной сироте, что моя стиральная машина сожрала ее сокровище.