Джеффри Дивер - Разбитое окно

Он опустил взгляд. Прямо перед его глазами остановилась пара изношенных кроссовок.

Второй зек встал у него за спиной.

Это конец. Артур Райм понял, что настал его последний час. Лишь бы не тянули слишком долго, сволочи.

– Йо, – произнес из-за спины тонкий голос.

Артур взглянул на того, что стоял перед ним. Он увидел раскрасневшиеся глаза, крупную серьгу в ухе, гнилые зубы. У него пропал дар речи.

– Йо, – повторил все тот же голосок.

Артур тяжело сглотнул.

– Ты чё, не понял? Мы с тобой базарим, я и мой кореш. Ты чё, забурел?

– Извините, я просто… Здравствуйте.

– Йо. Ты в натуре какой халявой на жизнь намываешь, фраер? – снова обратился к его спине тонкоголосый.

– Я… – Артур не сразу сообразил, что ответить. – Я научный работник.

С серьгой в ухе:

– Мать твою! Научный работник! Так ты чё, ракеты, што ль, мастеришь?

Оба заржали.

– Нет, медицинское оборудование.

– Это чё, как то дерьмо, ну, типа, когда чувак в отключке, ему к груди прикладывают, говорят «Разряд!» и его шибает током?

– Нет. Долго объяснять.

С серьгой в ухе нахмурился.

– Я хочу сказать, не поймите меня превратно, – поспешил уточнить Артур. – Просто действительно трудно объяснить, но это не то, что вы могли подумать. Например, я занимаюсь системами контроля качества для диализа. Или…

Тонкоголосый:

– Небось бабла гребешь немерено, а? Говорят, когда тебя паковали, из грамотного костюмчика вынули?

– Пак… А, оформляли, наверное. Свой костюм я купил в «Нордстроме».

– В каком еще норст… Это чё за хренотень?

– Магазин такой.

Артур опять уставился на ноги того, что с серьгой, а тонкоголосый сзади повторил:

– Ну, так как у тебя с баблом? Сколько тебе отваливают?

– Я…

– Только не говори, что это некорректный вопрос.

А ведь именно это он и хотел сказать.

– Ну, сколько тебе платят?

– Я не… Думаю, что-то около шестизначной цифры.

– Мать твою!

Артур не понял, означало это много или мало в их восприятии.

Тонкоголосый засмеялся.

– У тебя семья-то есть?

– А вот этого я вам не скажу! – Прозвучало вызывающе.

– У тебя семья есть?

Артур Райм отвернулся и стал смотреть на ближайшую к нему стену. Там из щели между шлаковыми блоками торчал гвоздь, предназначенный, наверное, для какой-нибудь таблички с правилами или распорядком, снятой много лет назад.

– И вообще, оставьте меня в покое. Я не хочу разговаривать с вами. – Артур пытался говорить твердо, но прозвучало капризно, будто у школьницы на дискотеке, приглашенной зубрилой одноклассником.

– С тобой ведут беседу культурные люди, фраер!

«Культурные люди»? Он в самом деле произнес эти слова?

И тут Артур подумал – а что, если им действительно просто захотелось пообщаться? Возможно, эти двое даже станут его друзьями и защитниками. Именно сейчас друзья необходимы ему, как никогда. Сумеет ли он заслужить их расположение?

– Простите меня. Понимаете, я сейчас в очень непривычном для себя положении. Никогда прежде у меня не было подобных неприятностей. Я просто…

– Чем занимается твоя жена, в смысле днем? Тоже научный работник? Клевая маруха?

– Я… – Все приготовленные слова испарились.

– У нее большие сиськи?

– Ты ее трахаешь в задницу?

– Слушай сюда, научная мудилка, и запоминай! Пусть твоя швабра снимет бабки с банковского счета. Десять штук. А потом прокатится в Бронкс к моему двоюродному брату. И…

Тенорок замер.

К ним приближался огромный негр ростом под сто девяносто, поигрывая мускулами и жировыми складками, рукава его оранжевой тюремной робы были закатаны выше локтей. Он со злым прищуром смотрел в упор на двух латиносов.

– Ну-ка, вы, чиуауа! Пошли на хрен отсюда!

Артур Райм оцепенел. Он не смог бы пошевелиться, даже если бы в него начали стрелять (чему ничуть не удивился бы, хотя тут шагу ступить нельзя, чтобы тебя не просветили металлодетектором в поисках оружия).

– Долбаный ниггер, – выругался с серьгой в ухе.

– Кусок дерьма, – добавил тонкоголосый, на что чернокожий зек только рассмеялся. Тонкоголосый обхватил приятеля за плечи и повел прочь, что-то ему нашептывая. Тот кивнул в ответ и недобро сверкнул глазами на Артура. Оба, раздосадованные, сместились в дальний угол, будто шкодливые мальчишки, наказанные за плохое поведение в школе. Если бы Артур не был так перепуган, то нашел бы эту сценку даже забавной.

Огромный негр с хрустом потянулся. Сердце у Артура забилось еще сильнее. В голове мелькнула мысль, больше похожая на молитву: «Вот бы сейчас же, сию минуту умереть от сердечной недостаточности!»

– Спасибо.

– Да пошел ты! – ответил негр. – И те два долболоба вместе с тобой. А ты не тормози, просекай фишку! Догоняешь, о чем базар?

«Вообще-то не очень», – подумал он про себя. А вслух произнес:

– И тем не менее. Меня зовут Арт.

– Я знаю, что ты долбаный Арт. Тут все обо всем знают. Кроме тебя. Здесь только ты ни хрена не знаешь.

Артур Райм знал только одно, причем с полной уверенностью, – так или иначе, ему больше не жить на белом свете. И тогда он сказал:

– Ну и ладно, черножопый, а теперь просто назови мне свое долбаное имя.

Круглое черное лицо повернулось в его сторону. На Артура пахнуло потной кожей и прокуренным дыханием. Ему вспомнилась семья – сначала дети, затем Джуди, его родители – сначала мать, затем отец. Потом, к собственному удивлению, он вспомнил о двоюродном брате Линкольне и как они подростками бегали по пышущему летним зноем полю в Иллинойсе.

– Давай наперегонки до того дуба! Вон там, видишь? На счет три. Готов? Раз… два… три… старт!

Негр отвернулся и зашагал через зал к своему чернокожему приятелю. Они поприветствовали друг друга, коснувшись сжатыми кулаками, а об Артуре Райме, видимо, и речи не было.

А он, наблюдая эти проявления тюремного братства, еще больше ощутил себя всеми покинутым и несчастным. Его глаза устало закрылись, голова бессильно свесилась на грудь. Артур Райм был ученым и верил, что природа совершенствуется путем естественного отбора и воля провидения тут ни при чем.

Но теперь, страдая от безысходности, леденящей и безжалостной, будто зимнее штормовое море, Артур не мог не задуматься о существовании неизвестной науке карающей силе, такой же реальной и невидимой, как земное тяготение, и воздействующей сейчас на него, наказывая за все плохое, что он совершил в своей жизни. Да, на его счету есть немало добрых деяний: растил детей, учил их общечеловеческим ценностям и толерантности, любил жену, помог ей преодолеть трудный период, связанный с лечением онкологического заболевания; внес свой вклад в великую сокровищницу науки, обогащающую весь мир.

Но творил и зло. Без этого не бывает.