Ирина Боур - Слёзы Рублёвки

Они тут все — больные. И вся Рублёвка — просто большой туберкулёзный санаторий. Только без возможности излечения…

* * *

— Чего вам?

Голос в телефоне не располагал к ответной любезности. Но принадлежал явно лицу начальственному, привыкшему отдавать команды. Дело осложняется — с обычным инспектором договориться было бы легче.

Конечно, многое зависит от того, что там натворила Анастасия, насколько серьёзно её нарушение. Если не очень — решить вопрос можно. И недорого. Настоящие 'службисты' — по уставам и инструкциям — встречаются редко. Если вообще не вымерли как класс. Недаром же одному из них даже поставили памятник. Где-то в Орле, то ли в Белгороде. Тот гаишник, рассказывали в газетах, был настолько принципиален, что однажды оштрафовал даже самого себя за превышение скорости. Так что если нет привходящих обстоятельств в виде проверки либо отчаянной нужде в 'палке', договориться удастся. И я, откровенно говоря, ничего особо плохого здесь не вижу. Коррупция? Не уверен. 'Договороспособный' гаишник — комарик на фоне того, что в строительство километра дороги в России закладывается столько же, сколько в Германии в десять километров их немецких автобанов. И в принципе 'сотрудничество' между водителем и гаишником, выражаемое в денежной форме, — не более, чем собственная, национальная форма регулирования дорожного движения в нашей стране. Модус вивенди по-российски.

Хотя справедливости ради надо сказать, что именно на Кутузовском нередко встречаются такие водители, которые сами готовы идти на конфликт с дорожной милицией — даже на физический.

Однако сам факт, что сейчас большой гаец взял трубку и стал разговаривать, показывает его заинтересованность. По крайней мере, в компенсации. И если Анастасия дров ещё не наломала, можно попытаться уладить проблему полюбовно.

Теперь главное — самому умело построить интонацию. Тут как при разговоре с клиентом: думаешь о его интересах, вспоминаешь что-нибудь оптимистичное, стараешься постоянно улыбаться. Улыбка всегда видна на том конце телефонного провода.

— Расскажите, пожалуйста, что случилось, — озабоченно, но с оптимизмом спрашиваю я. — Как можно разрешить проблему?

Туповато, конечно, прямолинейно — но для работников полосатой палки в самый раз.

— А вы кто, муж? Или адвокат?

— Нет, ни то, ни другое. Я, скорее, специалист по ликвидации срывов.

Адвокатов они не любят.

— Разрешите, я приеду, попробую её успокоить?

Тут — сразу два неявных сигнала. 'Разрешите' — это обращение подчинённого к начальнику в армии и милиции. Тем самым этому майору или подполковнику — а я уже был убежден, что это кто-то из офицеров среднего уровня, они иногда любят сами поохотиться, подзаработать — даётся понять, что он тут главный. И психологически он незаметно для себя включается в ситуацию, когда ощущает, что я для него не опасен.

А во-вторых, он получил информацию, что я на его стороне — ведь я еду успокаивать женщину, а не 'разбираться', 'решать проблему', 'договариваться, командир' и так далее.

И 'специалист по ликвидации срывов' звучит интригующе.

Ну и последнее: я поставил его в ситуацию психологической неустойчивости. Как он может не дать разрешения успокоить рыдающую, впавшую в истерику даму, когда неизвестно, что она выкинет в следующий момент? Она вон даже про задержание не сразу вспомнила, всё про мужа своего говорила…

* * *

Всё оказалось лучше, чем я ожидал. Рядом с машиной не лежал труп, укрытый чёрным пластиком. Не стояли побитые, всхлипывающие огоньками авариек автомобили. Не суетились пожарные вокруг бензинового ручейка.

Может быть, поэтому гаишники, облитые фиолетовым соусом уличного освещения и оттого похожие в своих мокрых плащах на вставших на хвосты рыб, были настроены если не миролюбиво, но и не агрессивно. Полчаса в обществе рыдающей, ни на что не реагирующей женщины любого мужчину заставят ощутить всю неизбывную вину своего пола перед противоположным. Таково уж свойство девичьих слёз. Даже если дева эта сидит за рулем пятисотого 'Мерседеса'.

Впрочем, сейчас моя пациентка сидела в милицейской машине. За пупырышками дождевых капель на стекле профиль её казался размазанным, словно тушь на зарёванном лице.

— Антон Геннадьевич, — представился я вышедшему из машины начальнику и протянул ему руку.

Не сможет он её не пожать. А как пожмёт — он уже мой. Мы с ним теперь не противники, а почти партнёры, столкнувшиеся с общей неприятностью.

— Подполковник Мартынов, — буркнул гаишник, пробормотав ещё что-то неразборчивое про какое-то управление ГИБДД. Значит, я не ошибся. Майоры ещё могут выезжать в патрули, а подполковники — лишь по особому случаю. Не всегда, конечно. Жизнь полна исключений больше, чем правил. Но близко к закономерности. Значит, либо вызвали, либо что-то с ним у Насти и произошло.

Оказалось второе.

Ладно, будем разруливать…

Х.2.

Анастасия некоторое время прислушивалась, не расхныкался ли в своей комнате ребёнок. Но было тихо. Можно отмякнуть, освободиться от всей этой мерзости, от мокрых гаишников… От этого сосущего душу колючего и холодного комка внутри. Полежать в тёплой ванне, пользуясь последними минутами покоя.

Покоя?

Ну да, конечно! Случившееся уже случилось. И ни изменить, ни отменить этого было нельзя. Витя… Витя ушёл, его уже нет. Вот в этот, данный момент истории, его уже нет.

И в то же время ничего не изменилось. Тот же дом, та же ванная, та же пена. Которую ей привезли из Индии как жутко редкое, на гималайских травах настоянное средство. Действительно, с редким и резким, с долей приторности, но в то же время очень красивым ароматом.

В зеркальном потолке отражается её лицо. Как отражалось всегда, когда она валялась вот так в ванне, бездумно и беззаботно нежась в тягучих объятьях услужливой воды.

Ничего! Не изменилось ничего!

И — всё! Всё изменилось…

Но сама она пока что находилась на некой границе между 'всё' и 'ничего'. Сегодня ей не надо ни о чём заботиться.

И она не будет ни о чём заботиться.

Я не хочу сегодня ни о чём заботиться!

Пусть всё будет завтра.

Завтра нужно будет что-то решать. Завтра это изменившееся 'сегодня' надо будет принимать. И как-то действовать в соответствии…

Но это — завтра.

А сейчас она чувствовала себя в некой нейтральной зоне. В пограничье. На территории вечного вечера, сумерек. Которые отделяют бурный и страшный день от неизбежного будущего… но пока обещают лишь покой и скорое ночное забытьё.

Вспомнился любимый Ремарк. Солдат, который под конец боя упал в воронку, и теперь лежит на нейтральной полосе, и знает, что следующий бой будет непременно, и будет кровав… но пока что солдат лежит в тихой воронке, и прошлые и будущие смерти проносятся над ним.