Кэтрин О'Флинн - Что пропало

«Я хочу попросить „Снова вместе“ для моей принцессы Мины. Скажите ей, что это больше никогда не повторится и я прошу ее простить меня».

«Пожалуйста, сыграйте „Близко к тебе“ для Дэвида и скажите ему, что он единственный клей, который может склеить мое разбитое сердце».

Мы получали больше просьб, чем могли выполнить. Вся эта сердечная деятельность направлялась мне прямо в наушник. Можешь себе представить? По молодости трудно понять. Я был громоотводом для всего этого электричества. Все эти невидимые токи с территории, которую покрывала «Уайверн» — все стекались ко мне. Трудно было ночью уснуть, когда знаешь, что там творится. Я закрывал глаза и слышал неровное биение этих взволнованных сердец. Но мое не волновалось, мое было спокойно, так спокойно, что приходила мысль: не умер ли я?

Каждую ночь мне снилось место — догадываешься какое? У тебя бывал такой сон? Каждую ночь мне снилось место, и я знал, что это место — смерть. Я просыпался в поту, хоть выжимай, лежал на мокрых простынях, чувствовал, как бьется еле-еле сердце, и хоть это говорило мне, что я еще жив.

Начальство на станции решало, не убрать ли Гленна Райдейла с вечерним спортом по выходным, чтобы расширить «Романтику» на всю неделю. Я знал, что, если даже «Романтика» будет идти двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, мы все равно не удовлетворим всех просьб — любовное томление как будто превратилось в эпидемию. Думаю, мое сердце было единственным спокойным сердцем во всей зоне «Уайверн».

И вдруг — ты не можешь себе представить, до чего внезапно — все кончилось. Две недели. Быстро, да? За две недели от тотальной системной перегрузки до нуля. В пятницу 11 марта 1983 года — ни одного звонка. Какая-то массовая остановка сердца, чудовищная коронарная атрофия, десять тысяч сердец смолкли. Я пытался их оживить, нажимал на грудь, заводил песни, от которых заплакал бы мертвый, но труп был холоден. Любовь умерла, а я никогда не чувствовал такого прилива жизни. Ты можешь это понять? Работу я, понятно, потерял, но через пару месяцев стал голосом «Зеленых дубов». Я никогда не считал это падением. Я говорю людям в «Зеленых дубах», что весна пришла, говорю, что до Рождества осталось сорок девять дней на покупки — может, и ты это слышала, — говорю им, что в этом сезоне мы ищем вдохновения на Востоке, — и не чувствую себя мертвым. Говорю им, что в ресторанной зоне до половины первого они могут получить два блюда по цене одного, и не бьется ли у кого-нибудь сердце сегодня по-особенному? Спрашиваю, звонили ли они когда-нибудь «Романтике», чтобы попросить песню для кого-то, стоящего рядом, кто прежде заслонял собой весь мир, а теперь едва виден. Спрашиваю, случалось ли им напиться и выйти из бара с мужчиной вдвое старше себя и уснуть, положив голову ему на колени. Спрашиваю, задумывались ли они о преимуществах кредитной карточки «Зеленых дубов» и не удивлялись ли тому, что случилось с любовью. Спрашиваю обо всем этом, милая, но никогда не слышу ответов.

Курту казалось, что в темном стекле дежурки он выглядит лучше, чем в жизни. Более загорелым, более худым. Он поворачивал голову из стороны в сторону, меняя ракурс отражения, пытаясь увидеть что-то неожиданное, разглядеть что-то за собственными глазами. Когда надоело, он стал играть шариком фольги на столе. В эти долгие ночи шарик фольги был настоящим другом. Метание в корзину позволяло убить минут пятнадцать-двадцать, если раньше не надоедало доставать его оттуда. Радовал не конечный результат, не само попадание, а безошибочное предчувствие того, что выпущенный из руки шарик полетит в корзину. Чувство не бог весть какое сильное, но приятное. Голос в голове откликался на это простым словом «да», что вообще было ему — голосу — не свойственно.

На прошлой неделе он придумал новую забаву с фольгой. Он отрывал крохотный кусочек фольги и скатывал шарик — крохотный, но достаточно тяжеленький, чтобы тот нормально мог лететь по воздуху. Потом, закрыв глаза, крутился в своем вращающемся кресле и в какой-то момент бросал шарик в безмолвную ковровую вселенную. После чего методические поиски частицы могли занять целый час. Иногда он воображал, что ищет упавший метеорит («волнение нарастает»), иногда — серийного убийцу («сеть затягивается»), иногда — пропавшего ребенка («надежды все меньше»). Но сегодня он был вял, утомлен, и развлекаться фольгой не хотелось.

Он снова обратился к мониторам и стал переключать картинки. У него было двадцать четыре экрана, на каждый можно было получить сигнал от восьми камер в разных местах, и таким образом Курт мог обозреть 192 вида «Зеленых дубов» в 3 часа 17 минут мартовской ночи.

Лифты стояли, и всё, от безлюдного мясного магазина в цокольном этаже до сотен аккуратно расставленных стульев в ресторанной зоне на верхнем, обволакивал мутный серый свет. Ничего живого: ни людей, ни собак, ни мух, — только крысы в служебных коридорах, Скотт на автомобильной стоянке и сам он в роскошном кожаном кресле на подшипниках.

Он думал об одиночестве, когда снова увидел ее. На 6-м экране, перед банками, как и в прошлый раз. Взял крупным планом, не сводя с нее глаз. От страха, что она опять исчезнет, зашептал в рацию:

— Скотт, Скотт.

В ответ — громкий трескучий голос Скотта:

— Слышу, Курт. Ты поставил чайник?

— Скотт, девочка. Она опять здесь. Вижу ее на третьем этаже, возле банков.

— Ты серьезно, парень?

— Стоит и смотрит на дверь банка.

— Ладно, поднимусь, выясню, в чем дело.

— Давай, только иди тихо, а то услышит и сбежит. Не спугни ее, Скотт.

— Ладно, продолжай следить.

Боковым зрением Курт видел, как Скотт уходит по экранам с автостоянки. Из-за разных ракурсов и позиций камер движение его было беспорядочным. То он подходил ближе, то — на следующем экране — как будто удалялся. Она опять была с блокнотом, и Курт с удивлением увидел, что из сумки у нее торчит обезьянка. Должно быть, Лиза нашла какую-то другую. Что-то в девочке казалось знакомым. Курт был уверен, что видел ее раньше. Может быть, в дневную смену. Он еще приблизил изображение, но все равно не мог ясно разглядеть лицо. На ней была камуфляжная куртка, не по росту большая, и она напряженно смотрела на что-то. Она не была похожа на беглянку, но Курт почему-то боялся за нее.

Рация снова затрещала, и на этот раз Скотт тоже говорил шепотом.

— Курт, я на втором этаже, думаю, лучше всего будет, если поднимусь по служебной лестнице. Выйду из двери около HSBC. 22 22 HSBC (Tne Hongkong and Shanghai Banking Corporation) — международная банковская группа.

— Отлично. Ты появишься прямо перед ней — сможешь поймать ее, если побежит.

Курт слегка повернул камеру, чтобы зеркальная дверь, из которой выйдет Скотт, оказалась в углу того же экрана, где была девочка. Ему казалось, он виноват, что не нашел ее в прошлый раз, казалось, что он перед ней в долгу, он хотел помочь ей. Прошло пятнадцать, двадцать, тридцать секунд, дверь медленно открылась, и Скотт появился прямо перед девочкой. Она не двинулась с места. Она как будто не видела его, хотя не заметить эту стокилограммовую фигуру было трудно. Курт ощутил дрожь. Скотт же, видимо, был в нерешительности. Он сделал к ней шага два и остановился. Курт увидел, что он подносит рацию ко рту, и удивился, почему он мешкает.