Ирина Глебова - Честь дома каретниковых

— Ну, не знаю… — развел руками начальник полиции. — Что там можно скрывать?

— Вот мне и захотелось узнать: что? Любезный Устин Петрович, вы не могли бы так устроить, чтоб кто-то меня к Каретниковым ввел, да только не как следователя? Просто как знакомого юриста?

— Это нетрудно. А мы будем только рады, Викентий Павлович, если вы у нас задержитесь.

Петрусенко засмеялся:

— Вот уж натура сыскная! Только домой рвался, а чуть интересным делом повеяло, как тут же стойку готов делать…

Невысокий, крепко сбитый фабрикант Рябцов был неожиданно чисто брит. Викентий Павлович невольно удивился этому, успев уже привыкнуть к окладистым бородам купцов-миллионщиков, генералов, крупных статских чинов. Прием у губернатора был в разгаре. Официальная часть с множеством тостов во здравие «звезды отечественного сыска» окончилась, обстановка сделалась непринужденной. Викентий Павлович вышел в летний сад покурить, тут к нему и подошел Рябцов, представился, крепко пожал руку.

— Не буду смущать вас, господин Петрусенко, своими похвалами. Столько сегодня уже говорено, все так справедливо.

Викентию Павловичу сразу показались необычно симпатичными его простецкая улыбка и — в контраст — лукаво-пристальный, пытливый взгляд.

— А с каким облегчением я нынче дышу! — продолжал новый знакомец. — Вы даже не представляете, хотя вы сами тому виновник. Я ведь отец трех юных девиц! Понимаете теперь?

Петрусенко прекрасно понимал: жертвами маньяка становились именно девушки. И родители месяцами боялись выпускать дочерей даже днем на простую прогулку… А Рябцов, легонько прихватив сыщика под руку, кивнул на стоящую под пальмами резную скамью:

— Я вижу, вы трубочку курите? Присядем, поговорим. Наш милейший блюститель порядка поведал мне о вашем желании познакомиться с Каретниковыми. Все, что могу…

Уже на следующий день Петрусенко с Рябцовым выехали в Вольск. Личный вагон фабриканта цеплялся к составу в середине, между другими вагонами. Все было в нем предусмотрено: гостиная, столовая с кухней, спальня хозяина и еще две для гостей, ванная, комната обслуги. Удобная мягкая мебель, ковры… За пять часов езды Петрусенко и отдохнул, и вкусно пообедал, и приятно поговорил с хозяином за чашкой кофе.

— Мы с покойным Иваном Афанасьевичем были давние друзья, — рассказывал Рябцов. — И партнеры. У него кожевенный завод, у меня — дубильная фабрика. У него горно-шахтное оборудование изготавливается, а я ему сталь со своего плавильного завода давал. И семьями дружили. Я, грешным делом, младшую свою Татьянку за его Андрюшку метил выдать. Каретников тоже был не прочь… Да вот как случилось…

Рябцов тактично не расспрашивал Петрусенко о том, что же того заинтересовало в истории Каретникова. Викентий Павлович, промокая салфеткой губы и усы, незаметно улыбался и думал, что при случае он не станет скрывать от симпатичного собеседника своего интереса. А фабрикант продолжал о детях:

— Андрюша Каретников с моими девчатами всегда дружил. Он паренек ласковый, был им вроде подружки. Я часто думал: ему девочкой родиться — в самый раз. Я ведь его крестил, так что люблю, как родного. А Танюша у меня и веселая, и рукодельница, и хороша собой. Мала еще — пятнадцать лет только будет. Да вот года через два подрастет и, глядишь, — все наладится.

Уловив в голосе Рябцова неуверенность, Петрусенко спросил:

— Что-то изменилось со смертью хозяина?

— Сам парень изменился, и очень сильно!.. Да это хорошо, хорошо! — оборвал сам себя Рябцов, да Викентий Павлович особой бодрости в его голосе не почувствовал. — Мужчиной стал! Легко было ему быть «барышней» при таком прикрытии, как его покойный батюшка. Иван Афанасьевич чего хотел — всего добивался! Парень, конечно, не готов был дело в руки взять, а вот пришлось. Да и то сказать: в одну неделю и отца потерять и сестру, сбежавшую невесть куда. Поневоле мужчиною станешь.

— И все же, Петр Самсонович, что-то вам не по душе?

— Уж очень изменился парень. Все понимаю, а вот… Резок, даже груб. Избегает общаться, и не только со мной. Словно все прежние привязанности рвет. Советов принять не хочет.

— Плохо хозяйничает?

— Нет, не плохо. Да только подсказать многое я все же мог бы ему…

Задумался, повторил, словно удивляясь:

— И верно, хозяином оказался толковым. А ведь вроде не готов к тому был, в дела при живом отце не вникал. Ан, видно, порода каретниковская сказывается. Полгода хозяйничает Андрей Иванович без убытку.

— А вот нынешний ваш управляющий, Дмитрий Торопов, отчего ушел от Каретникова?

— Да все оттого же! — воскликнул, вновь распаляясь, Рябцов и даже чайничек с кофе, не донеся до чашки, поставил. — Сам все хочет! Подсказок не терпит, злится! А ведь какой Дмитрий помощник — поискать! Знаю я, Иван Афанасьевич за него выдать дочку хотел. Вот и я бы с радостью свою старшую, Марью, отдал бы. Только Митя все о Насте печалится, ни на кого не смотрит.

— Вам, Петр Самсонович, ничего странного не почудилось в трагедии, что постигла семью вашего друга?

Петрусенко смотрел на собеседника искренне и пытливо. Рябцов вроде даже растерялся.

— Нет… Что ж тут… Судьба! Может, только одно: Антонина, полюбовница Каретникова, не вернулась обратно в город.

— Вот как? Она ездила с ним в Саратов? Этого я не знал. Куда ж подевалась?

— Да, говорят, там же, в Саратове, какой-то богатый проезжий подхватил ее и увез.

— Это достоверно?

— Нет, слухи. Но очень может быть. Она баба красивая, разбитная, своего не упустит. Влюбить в себя любого может, знаю!.. — Рябцов с шумным всхлипом покрутил головой, мечтательно прищурил глаза. — Она, конечно, и тут бы, в Вольске, нашла себе содержателя. Но, знаете, городок у нас патриархальный, суеверия в ходу… Кто знает, как обернулось бы.

— Думаете, тень покойного витала бы над ней?

— Могло и так статься… Увезла ведь живого мужика, а вернула мертвого. Так что, ежели кто подвернулся, был ей резон уехать.

— Но вас ее исчезновение смутило?

— По правде сказать, да. Не по-христиански это — умершего бросить. Я-то знаю: он в ней души не чаял, любил с размахом, не скрывая. Но, с другой стороны, сын при покойном был, дома жена законная ждала… Да, оправдать бабу можно, а вот что-то гнетет меня.

Дом Каретниковых был хорош. Двухэтажный, каменный — чисто особняк! Стоял высоко, с видом на волжское раздолье, вокруг большой сад — даже зимой было заметно, что за ним хорошо ухаживают. К высокому крыльцу с резными деревянными колоннами вела аллея из крепкостволых высоких деревьев. По серебристому отливу коры Викентий Павлович узнал тополя. В его родных, более южных краях, это дерево бывало и мощнее, и выше. Но стройная, как на подбор, аллея радовала глаз.