Полина Дашкова - Никто не заплачет

Инна отправилась в ванную, по дороге заглянула в комнату, где спал муж. Они уже две недели спали в разных комнатах.

— Ну ничего себе! Дрыхнет еще. Она хотела было выйти и закрыться в ванной, однако что-то ее остановило.

— Стас! — позвала она. — Спишь, что ли? Половина второго.

Шторы плотно задернуты, окно выходило на западную сторону, и солнце сюда заглядывало только вечером. В полумраке было трудно как следует разглядеть крепко спящего Стаса.

Он лежал на боку, отвернувшись к стене, и не шевелился. Инна подошла к тахте и сначала ничего не поняла, секунду стояла как вкопанная, открыв рот и не дыша. Опомнилась она от собственного жуткого крика.

Из спины мужа торчала черная пластмассовая рукоять кухонного ножа.

Выяснить, как звали шустрого пацана, которого двадцать с лишним лет назад таскал с собой вор в законе Захар, оказалось делом почти безнадежным. Капитан Мальцев опрашивал старых информаторов, пенсионеров уголовного фронта. Их старческая память была коротка.

— Да, нянчился Захар с каким-то пацаном. Столько лет прошло…

Мальцев слышал это уже в десятый раз, но имени мальчика, точного возраста не знал никто.

— Хороший был пацан, тихий. Вроде детдомовский, — вспомнил семидесятишестилетний отставной метрдотель ресторана «Прага». — Захар воровской закон свято соблюдал, усыновить его не мог, но хотел. Помню, были они как-то с… — метрдотель назвал имя эстрадного певца, известного не только своим громким талантом, но и неясной дружбой с воровскими авторитетами, — сидели обедали, один раз пацан с ними был. А потом, через недельку, пришли вдвоем, без него. И как раз о нем, о сироте, говорили. Я запомнил потому, что подумал: вот сидят два человека, известных всей России, и думают, как помочь безродному сироте. Я потом вспоминал это часто, теперешние так не могут. В голову не придет. Теперешние благотворительностью занимаются иногда, но так, чтобы все видели, чтобы по телевизору десять раз показали и во всех газетах напечатали.

— А пацана-то как звали, не помните? — спросил Мальцев.

— Колей звали. Николаем. А вот фамилию не помню.

Это было уже что-то. Детдомовец Коля, родившийся в период от 1960-го до 1964-го…

Юрий Уваров был знаком с известным тележурналистом, который прославился своими скандально-рекламными интервью. Знакомство это произошло при грустных обстоятельствах. Близкие родственники журналиста были убиты четыре года назад все той же злосчастной бандой.

Человек жесткий и деловой, журналист никогда ничего не делал просто так, особенно если это касалось его работы. Однако здесь он имел несомненный личный интерес. То, что главный виновник гибели его близких гуляет на свободе, не давало журналисту покоя. И он согласился помочь.

Ему никто никогда не отказывал в интервью, наоборот, платили огромные деньги за те сорок минут экранного времени, в течение которых он терзал любую знаменитость сложными и нелицеприятными вопросами. С эстрадным певцом они были давними приятелями. И как раз намечалась запись очередной непринужденной беседы.

Певец обожал давать интервью. Он постарел и редко выходил на сцену. А народной любви хотелось, за многие годы он привык к ней.

Он все еще считался одним из богатейших людей России, занимался большим бизнесом, но без широкой аудитории скучал. В прошлые годы главными почитателями его таланта были люди пожилые, ветераны войны и труда, домохозяйки и мелкие партийные чиновники сталинской закалки. Однако после ряда скандальных публикаций о тесных связях певца-патриота с высшим российским криминалитетом народная любовь поостыла. Принципиальные, обиженные новыми временами поклонники не могли простить своему любимцу деловой хватки и дружбы с ворами в законе.

Певец не отрекался от криминальных друзей, но старался в публичных выступлениях и интервью приподнять и романтизировать образ старого доброго вора семидесятых. Он рассказывал красивые сказки о том, какие это были яркие, щедрые, бескорыстные люди. Именно этим и воспользовался журналист.

— У Гены Захарова была большая душа, я не могу назвать более чистого и доброго человека. Нет таких, особенно среди теперешних, — рассказывал певец, задумчиво отхлебывая кофе и покуривая «Мальборо» у себя дома, перед телекамерой.

— Ну, не надо так уж романтизировать, — поморщился журналист, — не надо. Все-таки у доброго человека Геннадия Захарова было весьма богатое уголовное прошлое.

— Эта сторона его жизни меня не касалась, — певец вальяжно откинулся в кресле, — Гена был моим другом.

— Вот вы все говорите: добрый, чистый. А что-нибудь конкретное можете вспомнить? В чем эта чистота и доброта выражались? Теперешние крупные бизнесмены от криминала хотя бы благотворительностью занимаются, помогают приютам, детским домам. А прежние?

— А прежние помогали конкретным людям, детям-сиротам.

— Только не говорите мне, что Захаров устроил у себя на квартире детский дом или усыновил сироту, — махнул рукой журналист.

— Почти так и было, — произнес певец своим задушевным мягким голосом. — В семьдесят третьем Гена случайно познакомился с мальчишкой-детдомовцем и стал брать его на выходные, на каникулы, водил с собой повсюду. Усыновить не мог, в силу многих обстоятельств, однако стал для мальчика почти отцом, любил его, как родного.

— Да что вы?! — покачал головой журналист. — Неужели? Вы сами видели этого ребенка? Или это все-таки красивая легенда? Как там, у Горького: а был ли мальчик?

— Был, — улыбнулся певец, — я сам видел его, помнится, подарил ему перочинный ножик, который привез из Швейцарии… Коля Козлов его звали. В семьдесят третьем ему было десять лет. Он воспитывался в детском доме, круглый сирота, родная мать отказалась от него, новорожденного. А Гена согрел своим теплом. Не просто игрушки-шоколадки, а душу вкладывал.

— И что потом стало с Колей Козловым, не знаете?

— Честно говоря, не знаю, но уверен, с ним все в порядке. Если уж Гена Захаров принял участие в его судьбе, можно не беспокоиться. Жизнь этого человека сложилась достойно.

Певец и журналист беседовали, как старые добрые приятели, интервью напоминало теннисную партию. Один делал сложную подачу, другой ее лихо отбивал. Оба забавлялись, но каждому хотелось выиграть. Рассказ о сироте был для певца не более чем лихо отбитой подачей. Он улыбался, снисходительно и удовлетворенно. На его лице было написано: «Эка я тебя, братец!»

Однако после интервью, когда они прощались в прихожей, певец, понизив голос, произнес:

— Знаешь, пожалуй, не стоит давать кусок про пацана. Я там имя назвал, в пылу полемики. Дело, конечно, давнее, но мало ли… Всякое в жизни бывает. В общем, не стоит.