Валерий Гусев - До осенних дождей

Валерий Борисович ГУСЕВ

ДО ОСЕННИХ ДОЖДЕЙ...

Повесть

Глава 1

Нынешняя осень в Синеречье была хороша: сухая, теплая, солнечная. Не страдала она своей обычной обреченностью, болезненной слякотью и противным, промозглым холодом, а была поначалу очень похожа на лето, которое славно потрудилось, устало и теперь быстро погружается в здоровый, заслуженный сон, счастливо вздыхая, устраиваясь поудобнее и светло улыбаясь сквозь легкую еще дремоту.

Листва на деревьях высыхала не опадая; быстро, охотно набирала яркий багрянец. Не мочило ее дождиком, не трепало ветром, и потому - чуть похолодало - тонко запела она в твердом и чистом морозном воздухе, мелко задрожала, отражаясь буйными кострами в застывшей, неподвижной синеве рек. А потом вдруг рухнула на землю тяжелым золотым дождем, зазвенела чеканными червонцами...

За ручьем, сплошь засыпанным листьями, похожим на большую, покрытую бронзовыми чешуйками змею, шурша ползущую в реке, Андрей присел на пенек, перебросил планшетку на колено и достал из нее письмо в простом конверте. С дерева тихо упал на него последний бледно-желтый листок. Он машинально снял его и, сжав зубами горький черенок, развернул письмо, стал, вздыхая, перечитывать...

"Андрей, здравствуй. Пишу тебе из отдаленных мест не как гражданину участковому, а как старому другу - если еще не гнушаешься руки подать. Здесь мне теперь есть время подумать об своей жизни и о своей неисправимой вине. Ты себя не казни, что недоглядел и своими руками привел друга на дубовую скамью, - сам я во всем виноватый. Сам и ответ держу. Однако, Андрей, (не в укор тебе сказать, а чтоб наперед понял), если б тогда с иконами не пожалел ты меня и отхватил бы я положенное, то, может, все иначе сложилось в моей судьбе. Ты не думай - о себе не печалюсь, свое отсижу. Другое мне спать не дает: Степаныч и Дашутка. Сволочь я какая, выходит, - аж страшно мне. Понял я - мало мне дали. Если б можно все вернуть, Степаныча в живых оставить, я бы не то что шесть положенных - я бы все двадцать отсидел. Тебя об одном прошу: не оставь Дашку, если ей в чем нужда будет, и пацана, как родится, добейся в сельсовете, чтоб на меня записали. Помоги в этом деле. Знаю, не перегорело еще у тебя к ней, но верю тебе, и надежда только на тебя одного, больше просить мне некого. И еще одну ошибку мою поправь: смотри за нашими парнями построже. Многих я испортить успел своим примером, не дай им по моей дорожке до конца пойти. Дашке пока не пишу - боюсь, отвечать не станет, а мне того не пережить. Она - один теперь свет в моем тусклом окошке. Если не побрезгуешь - жму руку.

Сенька, бывший Ковбой, а нынче

справедливо заключенный".

Андрей выплюнул измочаленный листок, вложил письмо в конверт и, в раздумье сдвинув его уголком фуражку на затылок, пошел в село. Он шел напрямик - березовой рощей, насквозь прозрачной, пронизанной длинными солнечными лучами, под которыми новенькими монетами загорались опавшие листья. Шел медленно, заложив руки за спину, опустив голову, будто в самом деле выбирал - какой бы золотой поновее подобрать с земли, и было ему грустно и немного тревожно.

В девять утра он позвонил в райотдел, связался с начальником.

- Что у тебя, Ратников? Чего с утра беспокоишь, поспать на рабочем месте не даешь? Да веселей, веселей докладывай - ко мне народ на совещание собирается.

Андрей сообщил, что повезет сегодня в район Тимофея Елкина, злостного пьяницу и прогульщика, что исчерпал все меры воздействия на него и подготовил дело для передачи в суд.

- Это который Елкин? Дружок, что ли? Не сдается, значит, мужик? Упорствует? Ну давай вези - не потеряй только по дороге. Как выходные у тебя прошли, спокойно? Ну вот - не зря тебя хвалить начали. Кто да кто? Пресса, Ратников, родная районная печать. Пишут: творчески работаешь, чуткость проявляешь, общественность за тебя - горой, пьянство, пишут, на твоем участке "на грани искоренения". Благодарность бы тебе объявил, да рано - ты ведь еще и года не работаешь, - а похвалить имею право. Вот на пенсию соберусь - буду тебя на свое место двигать. Пойдешь? Подумай, не возражаю - мне до пенсии всего ничего осталось - семь лет, три месяца и одиннадцать дней...

Дом Тимофея Дружка стоял на краю села, среди старых сильных берез. Низкий, кривой, с заросшей какой-то зеленью и сдвинутой набок крышей, он был похож на хороший когда-то, но гнилой теперь гриб, для которого все сроки уже прошли и который сам уже ждет не дождется, чтобы кто-нибудь, проходя мимо, заметил его и сбил в траву носком сапога.

Андрей вошел в избу. Тимофей калачиком спал на лавке - босые ноги укрыты пиджачком, ладошки невинно сложены под небритой щекой.

Андрей разбудил его.

- Собирайся, Елкин.

Тимофей, будто и не спал, распахнул, как окошки, голубые чистые глазки, сел, помахал руками перед грудью - зарядку сделал, стал сноровисто одеваться.

- Что нового на воле, дружок-начальник? - Он считал себя под домашним арестом. - Никаких тревожных вестей не наблюдалось? Не нужна ли в чем моя помощь?

- Помощь нужна, - усмехнулся Андрей. - Ты, может, хоть на прощанье сознаешься, где деньги на водку доставал? Что у тебя за неучтенные доходы? Ведь за все лето двадцать восемь рублей заработал - честный труженик!

Дружок притопнул ногой, потянул, расправляя голенище сапога.

- Исключительно, Андрей Сергеич, добротой людской перебивался: кто стаканчик поднесет, кто краюху с огурцом на закуску. Так и бедовал. - Он встал, безуспешно поискал пальцами пуговицы на пиджаке, разочарованно вздохнул. - Но теперь этому позорному прошлому пришел бесславный конец. Затихли вдали мои грустные песни. Теперь государство берет на себя заботу о моем горьком куске хлеба. - Смахнул дурашливую слезу и деловито попросил: - Сергеич, я у тебя веревочкой не разживусь - подпоясаться, а то стыдно в райцентр в таком фрачном виде, без пуговиц, являться.

- Не положена тебе веревочка. Идем.

На крыльце они чуть не столкнулись со старухой Евменовной.

- Андрюша, уезжаешь? Не уезжай - пошептаться мне с тобой нужда, по личному...

Андрей вздохнул. Потихоньку выживающая из ума бабка не давала ему покоя с тех пор, как он стал участковым. То, по ее словам, за ней медведь начнет ухаживать, то она сама затевала развод со своим стариком, то приходила записываться в дружину.

- В приемные часы пошепчемся, - отмахнулся Андрей, запирая двери.

- Да не поздно ли будет? Дело-то уж очень важное.

- Проходи, проходи, гражданка Чашкина, - строгим басом вмешался Тимофей. - Не видишь, Андрей Сергеич задержанного доставляют. А ну как побег из-за тебя совершу. Подведешь участкового. И, глядишь, и тебя посадят за соучастие.

Он сгорбился, заложил руки за спину, хмурясь, пошел к мотоциклу. Бабка соскочила с крыльца, забежала за дом, стала испуганно поглядывать на них из-за угла.