Дэвид Гутерсон - Снег на кедрах

Наступил сентябрь; они перешли в последний, выпускной класс. Все вокруг замерло, окрасилось в серые тона. Отдыхающие, приезжавшие на лето, снова вернулись в город; низко нависали облака, по ночам опускался туман, во впадинах между холмами тянулась легкая дымка, дороги развезло. Пляжи опустели, среди скал остались лежать пустые раковины, в безлюдных магазинах воцарилась тягостная тишина. К октябрю Сан-Пьедро сбросил маску разбитного гуляки и предстал оцепенелым, вгоняющим в сон лежебокой, чья зимняя постель застелена влажным зеленым мхом. Машины месили грязь вперемешку с гравием, двигаясь со скоростью двадцать-тридцать миль в час, похожие на медлительных жуков под нависавшими ветвями деревьев. От приезжих из Сиэтла остались лишь воспоминания и суммы на сберегательных счетах. Огонь в очагах был разведен, топливо запасено, книги с чердаков принесены, а одеяла заштопаны. Сточные канавы заполнились ржавыми сосновыми иглами и ольховыми листьями, источавшими резкий запах; в водосточные трубы устремились зимние дожди.

Одним осенним днем Хацуэ рассказала Исмаилу об уроках госпожи Сигэмура, о тех наставлениях, которые японка дала ей, тринадцатилетней девочке, — выйти замуж за молодого человека своего крута, за японца из хорошей семьи. Хацуэ снова призналась, что ей мучительно сознавать свой обман. Эта тайная жизнь, которую она скрывает от родителей и сестер, наводит на мысли о предательстве, ужасном предательстве, другого слова и не подобрать. Снаружи капли дождя просачивались через шатер кедровых ветвей и падали на заросли плюща, покрывавшего землю. Хацуэ сидела, прижавшись щекой к коленкам, и выглядывала в щель дупла; ее волосы были заплетены в косу, спускавшуюся по спине.

— В этом нет ничего ужасного, — убеждал ее Исмаил. — Глупости какие! С чего ты взяла? Это мир ужасен, Хацуэ, — прибавил он. — Не стоит забивать себе голову.

— Все не так просто, Исмаил, — возразила Хацуэ. — Я каждый день лгу своим. Иногда мне кажется, что еще немного и я сойду с ума. Иногда мне кажется, что так не может больше продолжаться.

Потом они лежали рядом на мхе, заведя руки за голову, глядя вверх на потемневшую древесину кедра.

— Так не может больше продолжаться, — прошептала Хацуэ. — Неужели ты никогда не задумывался об этом?

— Да, ты права, — согласился Исмаил.

— Как же нам быть?

— Не знаю, — ответил Исмаил. — Похоже, ответа нет.

— Ходят слухи, — сказала Хацуэ, — что один рыбак видел немецкую подлодку совсем рядом с островом. Подлодку с перископом; он шел за ней с полмили. Как думаешь, это правда?

— Нет, — успокоил ее Исмаил. — Байки, да и только. Люди боятся, вот и верят всяким россказням. Это всего лишь страх, ничего больше. Просто всем страшно.

— Мне тоже страшно, — призналась Хацуэ. — Сейчас всем страшно.

— Меня призывают, — сказал Исмаил. — Ничего не поделаешь, придется идти.

Они сидели внутри кедра и думали о войне, но она все же казалась слишком далекой. Здесь, в дупле дерева, она не тревожила их; им казалось, что они невероятно счастливы, живя тайной жизнью. Поглощенные друг другом, жаром тел, смешением запахов, сплетением рук и ног, они были защищены от правды жизни. И все же по ночам Исмаил иногда не мог заснуть, потому что в мире шла война. Тогда он в мыслях устремлялся к Хацуэ и думал о ней до тех пор, пока не начинал дремать; тогда война отступала, чтобы потом разлиться ужасом в его снах.

В буддийском храме закончилась служба, и Хацуэ стояла, застегивая пальто. В это время миссис Катанака, мать Джорджии, рассказывала о Пёрл-Харборе.

— Плохо, очень плохо, — говорила она. — Воздушная бомбардировка. Японские самолеты все разбомбили. Для нас это плохо, просто ужасно. По радио только об этом и говорят. Все время Пёрл-Харбор.

Хацуэ плотнее застегнула ворот и посмотрела на родителей. Отец, помогавший матери одеться, стоял и растерянно моргал, глядя на миссис Катанака.

— Не может быть, — произнес было он, но тут же поправился: — Хотя… может.

— Да, — подтвердила миссис Катанака. — Послушайте радио. Разбомбили Гавайи. Утром.

В кухоньке рядом с приемной они стояли вместе с семьями Катанака, Итихара, Сасаки и Хаясида и слушали радио. Никто ничего не говорил, просто стояли и слушали. Так продолжалось минут десять — никто не шелохнулся, все стояли, опустив головы, прислушиваясь к голосу диктора. В конце концов отец Хацуэ принялся ходить взад-вперед, почесывая голову и потирая подбородок.

— Пожалуй, мы пойдем, — сказал он.

Дома они снова слушали радио, — пятеро сестер и родители. Радиоприемник оставался включенным весь день, до позднего вечера. То и дело звонил телефон, и отец, говоря на японском, обсуждал случившееся с господином Осиро или господином Ниси. И сам звонил. Позвонит, почешет голову и снова слушает радио.

Господин Осиро позвонил еще раз и рассказал отцу Хацуэ, что в Эмити-Харбор один рыбак, Отто Виллец, поставил у входа в кинотеатр Итияма Сигэру лестницу и выкрутил лампочки под шатром. Пока он выкручивал, двое других помогали ему, поддерживая лестницу, и изрыгали проклятия в адрес семьи Итияма. Выяснив, что их нет, Отто Виллец с дружками отправился на улицу Лундгрена, остановил пикап перед домом Итияма и жал на сигнал до тех пор, пока Сигэру не вышел на крыльцо. Виллец обозвал Сигэру грязным япошкой и грозил перебить все лампочки в его кинотеатре — он что, не знает, что объявили затемнение? Сигеру ответил, что нет, не знает, спасибо, что сообщили; он поблагодарил их за то, что они выкрутили лампочки. На оскорбления Отто Виллеца он не обращал внимания.

В десять часов господин Осиро позвонил снова и рассказал, что вокруг всего городка расставлены вооруженные посты на случай нападения японцев. Мужчины с ружьями укрылись за бревнами вдоль пляжа с южной и северной стороны. Организована оборона острова, и прямо сейчас у охотничьего домика Мейсонов собираются люди. В восемь там проезжали Оцуба и видели не меньше сорока легковых машин и пикапов, припаркованных вдоль дороги. Говорят, три-четыре рыбачьих шхуны патрулируют воды Сан-Пьедро. Господин Осиро видел, как прямо рядом с его домом у бухты Полумесяца на приливной волне покачивалась шхуна с заглушённым двигателем и выключенными ходовыми огнями; ее силуэт едва виднелся в темноте. Отец Хацуэ, говоря по-японски, спросил у господина Осиро — правда ли, что пришли подводные лодки, и действительно ли японцы вторглись в Орегон и Калифорнию?

— Все может быть, — ответил господин Осиро. — Будь готов ко всему, Хисао.

Отец Хацуэ достал из кладовки ружье и поставил незаряженным в углу гостиной. Еще он достал коробку зарядов для охоты на белок и сунул три пули в карман рубашки. Затем выключил свет повсюду, кроме одной комнаты, и завесил окна простынями. Слушая радио, он то и дело вставал, подходил к окну и, отогнув край простыни, вглядывался в клубничные поля. Потом выходил на крыльцо, прислушивался и поднимал голову кверху, высматривая самолеты. Самолетов не было, однако из-за туч они вполне могли подлететь незаметно.