Хизер Террелл - Тайна Девы Марии

Он зашел в бар, но его лицо по-прежнему оставалось в тени. Мара увидела только твидовый блейзер и отглаженные черные брюки с острой стрелкой.

Когда наконец клиент оказался на свету, она смогла разглядеть смягчающую ямочку на квадратном подбородке, светло-каштановые волосы, коротко остриженные, но с длинной челкой, серовато-зеленые глаза, как у кошки, и жилистые руки. Она никак не ожидала, что он окажется таким красавцем, да еще очень знакомым к тому же.

Шум в баре стих, суета улеглась. Мара попыталась справиться с волнением, но ее щеки залил яркий румянец, и она смущенно потупилась.

Приближаясь к ней, он замедлил шаг.

— А я вас знаю, — сказал он, когда она подняла глаза. — Джорджтаун.

— Византийское искусство, — ответила она.

Майкл Рорк когда-то сидел рядом с ней на лекциях по истории византийского искусства. Сначала он оказался рядом случайно, но потом выбирал это место намеренно. По дороге в студенческую библиотеку они обычно затевали долгие разговоры об иконографии [1] Совокупность правил, которых должен придерживаться художник при изображении определенных (обычно религиозных или мифологических) лиц и сюжетов и падении Константинополя. Мара не забыла его врожденную галантность. Он всегда шел с ней по улице со стороны проезжей части, никогда не опускался на стул в ее присутствии, если она стояла. Но тогда в ее жизни был Сэм, поэтому, когда лекции закончились, время, что они проводили вместе, тоже закончилось. А теперь он оказался здесь, в качестве ее нового клиента из «Бизли».

Пока он извинялся за опоздание, администратор зала отвела их в укромный уголок, более подходящий для свидания, чем для делового обеда. Поначалу Маре понравился такой поворот событий, возможно, потому что эта встреча заставила всколыхнуться в ее душе прежнюю симпатию к Майклу, а еще потому, что сейчас он ей казался таким же приятным, как и раньше. Но потом Мара отругала себя за неподходящие мысли, столь неуместные в отношениях между юристом и клиентом, очень важным клиентом, которого ей нужно было заполучить во что бы то ни стало, с дальним прицелом добиться в конце года статуса партнера.

И все же Маре было интересно: какой она показалась ему теперь? Увидел ли он то, о чем ей говорили другие: высокую, стройную даму с изящными чертами, аккуратной темно-рыжей прической и профессиональным самообладанием? Или он по-прежнему видит в ней ту зеленую девчушку, какой она была, прежде чем превратиться в хладнокровного городского юриста, — долговязую студентку, книжного червя, с квадратной челюстью и веснушками, мечтавшую о научной карьере?

Они начали с бутылки белого вина, хотя Мара практически себе этого не позволяла с клиентами. Разговор поначалу не клеился, оба не знали, как справиться с удивлением от неожиданной встречи. Все ее домашние заготовки, в основе которых лежало целое исследование, проведенное ею в начале дня с целью произвести впечатление на нового клиента, внезапно показались ей глупыми и фальшивыми, явно школярскими и чересчур напористыми, так что щегольнуть не удалось. Лишившись монолога, она не сумела продолжить разговор в обычной для нее уверенной манере и почувствовала себя как актриса на сцене, забывшая текст.

После неловкого молчания Майкл взял инициативу в свои руки и начал мягко расспрашивать Мару о ее жизни после колледжа. Он поинтересовался, почему она решила обосноваться в Нью-Йорке, тогда как все ее известное в политических кругах семейство жило в Бостоне, как ей удалось в одиночку преодолеть «минное поле» больших нью-йоркских юридических фирм, и, наконец, задал вопрос о Сэме, вопрос, к которому, как решила Мара, Майкл подбирался с самого начала. Вино и его приятная манера слегка подначивать ее развязали ей язык, так что она ответила на большинство личных вопросов без колебаний, позабыв на какое-то время о своей скрытности. Но стоило ему коснуться в разговоре Сэма, который был ее бойфрендом почти шесть лет, а потом порвал с ней, как Мара тут же в целях обороны выпустила все колючки и перевела разговор на Майкла. После разрыва с Сэмом в ее жизни не было ни одного серьезного романа, и рана, несмотря на давность той истории, до сих пор не затянулась.

— Что насчет твоего возвращения в Нью-Йорк после получения диплома юриста? — спросила она. — Твоя семья, должно быть, была счастлива.

Она припомнила, что он выходец из… Куинса, кажется.

— Конечно, поначалу они были рады. Но мое возвращение в Нью-Йорк также означало начало стажировки в фирме «Эллис и Бродхерст». Шесть лет я там трудился как раб, растерял всех друзей, да и родственники за это время научились на меня не рассчитывать. Все они обычные люди и привыкли к нормальной рабочей неделе. Им было не понять, почему я засиживаюсь допоздна чуть ли не каждый день и не могу заранее спланировать ни одного выходного. — Майкл помолчал, а затем снова перевел разговор на нее. — Полагаю, ты и сама это знаешь, работая в «Северин». Я прав?

Мара кивнула. Если не считать упоминаний о Сэме, разговор ей нравился. Девушке редко выпадала возможность поговорить с тем, кто понимает, как радостно для молодого специалиста работать в большой юридической фирме и чем для этого приходится жертвовать. Но она не забывала и о причине их свидания — выгодном деле «„Баум“ против „Бизли“», которое ее босс, глава отдела судебных тяжб в «Северин, Оливер и Минз» Харлан Брукнер великодушно пожаловал ей в качестве последней проверки, достойна ли она стать партнером фирмы.

Не успела Мара повернуть разговор в нужное русло, как Майкл продолжил:

— Это отчасти объясняет, почему я ушел из «Эллис». Я выглянул из-под кипы бумаг, под которыми был погребен в течение нескольких лет, и мне совсем не понравилось то, что я увидел, ради чего лишился и друзей, и семьи. Мне не понравились люди, которым предстояло стать моими партнерами: этих мужчин и женщин гоняли как малышей в песочнице, и они только и ждали, когда смогут выместить свое недовольство на новичках-первогодках. Мне не хотелось продолжать игру с этой злобной братией.

Мара улыбнулась. Те же самые слова относились и к ее боссу, который, по ее давнишнему подозрению, был изгоем в юности, но смог подняться по карьерной лестнице, пожертвовав всеми человеческими взаимоотношениями, и теперь требовал той же самой жертвы от всех своих сотрудников. И как правило, получал ее.

Тут Майкл вновь прервал ее мысли.

— Ты помнишь, как часто мы обсуждали, что с нами будет дальше?

— Да, — ответила она.

В первую секунду, когда она его узнала, на нее нахлынули воспоминания о тех разговорах. Двое студентов наивно болтали о том, как станут археологами или искусствоведами и раскроют какую-то древнюю тайну или обнаружат находку, которая поможет им заглянуть в прошлое. Мара и Майкл разделяли общую страсть к открытиям, и такое родство душ она не знала ни с кем с тех пор, как умерла ее бабушка, папина мама, которая передала ей собственную любовь к ирландским легендам и древним верованиям. В детстве Мара провела много вечеров перед окном в маленькой гостиной в доме пастора, где жила и работала бабушка. Это было теплое уютное убежище, не то что холодный дом Мары. Вместе они читали сказки, Агату Кристи, классическую мифологию, ирландские басни, жития святых, легенды об Артуре, «Хроники Нарнии», всякий раз с нетерпением ожидая «момента озарения», как они его называли. Когда бабушка умерла, Мара была старшеклассницей. Она продолжила поиски «момента озарения», изучая в колледже средневековую историю, оригиналы и символику. Когда прогулки с Майклом прекратились, Мара не перестала фантазировать. Учась на последнем курсе в Джорджтауне, она подала заявление в Колумбийский университет, собираясь продолжить изучение Средневековья, но отец запретил: слишком непрактично, слишком легкомысленно, слишком очевидно, что не приведет к материальному благополучию и никак не вписывается в звездную траекторию, которую он начертал для своего единственного ребенка. Мара не стала возражать отцу, и теперь, десять лет спустя, стала такой, какой была, почти поверив, что отцовские мечты были ее собственными.