Ксавье Монтепен - Лучше умереть!

И миллионер протянул обе руки Люсьену, тот автоматически их пожал. Жоржу Дарье было искренне жаль несчастного отца, возлагавшего все надежды на брак дочери с Люсьеном, которого явно тяготила уже сама возможность такого союза. Этьен Кастель был очень спокоен, он думал, глядя на Поля Армана: «Неужели и вправду этот образцовый отец — распоследний из негодяев? Неужели такое возможно?»

Наконец Поль Арман овладел собой.

— Этот день — счастливейший в моей жизни, так что простите мне мое волнение: я просто вне себя от радости.

— Я счастлив, что все это случилось именно у меня в мастерской, — заметил художник.

Потом, разговаривая с гостями, Этьен подошел к накрытой зеленой тканью картине, стоявшей на самом видном месте.

Жорж спросил:

— Вы наконец закончили свою картину, дорогой опекун? Впрочем, я уже могу сказать: мою картину .

— Почти. Осталось лишь дописать кое-какие детали, и дело будет сделано.

— Речь идет о каком-то новом произведении, дорогой маэстро? — поинтересовался Поль Арман.

— Не совсем новом, но почти: дело в том, что сейчас я заканчиваю картину, которую начал писать двадцать один год назад. Сюжет ее весьма драматичен, набросок я делал с натуры; это произошло в то время, когда был убит ваш отец, дорогой Люсьен. Когда я начал ее, и двух дней не прошло с той ночи, в которую разыгралась альфорвилльская трагедия, а центральной фигурой на полотне является та самая женщина, которую суд признал виновной в убийстве вашего отца.

Говоря все это, Этьен Кастель не упускал из виду лицо миллионера. Тот, хотя по телу у него и бегали мурашки, внешне оставался совершенно бесстрастным. Люсьен шагнул вперед.

— Значит, главная фигура на этой картине — Жанна Фортье?

— И смею вас заверить, что сходство портрета с оригиналом абсолютное.

С этими словами художник сдернул с картины скрывавший ее кусок ткани.

Трое гостей замерли перед полотном. Этьен не спускал глаз с отца Мэри. Он заметил, как брови миллионера сдвинулись, но уже в следующее мгновение лицо лже-Армана обрело свойственную ему бесстрастность. Художник вновь заговорил:

— На картине я запечатлел тот момент, когда жандармы арестовывают Жанну Фортье, укрывшуюся в Шеври, в доме священника — нашему Жоржу он приходился дядюшкой.

— А что это за ребенок? — совершенно спокойно поинтересовался миллионер.

— Сын госпожи Дарье — она изображена вот здесь, — сестры священника, вот он. Этот ребенок не кто иной, как Жорж Дарье, ваш теперешний адвокат. Даже картонная лошадка — отнюдь не предмет моей фантазии: ее госпожа Дарье и в самом деле подарила тогда сыну.

— И надо же так случиться, — воскликнул бывший Жак Гаро, — что все произошло именно там, где в тот момент были вы, и вы смогли запечатлеть презренную особу!

— В жизни еще и не такое случается.

Люсьен Лабру буквально впился глазами в лицо Жанны, тогда как Жорж не отрывал взгляда от лица госпожи Дарье, которую считал матерью.

— Удивительно! — вдруг воскликнул Люсьен.

— Что именно? — спросил художник.

— Поразительное сходство!

— Вы, конечно же, имеете в виду сходство Жанны Фортье с вашей знакомой, госпожой Люси? В этом нет ничего удивительного, ведь она — ее дочь.

— Я вовсе не об этом. Конечно, я могу и ошибиться: слишком уж велика разница в возрасте. Ведь той женщине, которую она мне напоминает, уже за пятьдесят…

— И что собой представляет эта женщина? — живо заинтересовался миллионер.

— Обычная труженица. Бедное, но на редкость честное существо, отважный и очень энергичный человек.

— Она живет в Париже?

— Да, и, я думаю, уже довольно давно. А прежде жила в Альфорвилле; она говорила мне, что знала в свое время моего отца.

— И чем же она там занималась?

— Наверное, тем же, чем и сейчас: она работает разносчицей хлеба, зовут ее Лиз Перрен…

Поль Арман, стараясь никак не выдать охватившего его беспокойства, размышлял: «Эта картина вызывает чересчур уж много воспоминаний. Поэтому нужно сделать так, чтобы она стала моей…»

Этьен Кастель вновь укрыл полотно.

— Вы намерены продать картину? — поинтересовался миллионер. — По-моему, она просто восхитительна; это первоклассное произведение, оно сделало бы честь моей галерее, и я хотел бы его купить.

— Картина мне уже не принадлежит.

— Но, может быть, ее владелец согласился бы ее уступить?…

— Сомневаюсь, а точнее говоря — уверен в обратном… У моего воспитанника Жоржа не было до сих пор портретов ни матери, ни дядюшки, кюре Ложье. Я подарил ему эту картину и полагаю, что он ни за какие деньги не захочет с ней расстаться.

— Вы можете смело поручиться за это, друг мой! — воскликнул Жорж. — Мне очень жаль, что я не смогу воспользоваться случаем, дабы сделать приятное господину Арману, но чувства, вынуждающие меня так поступить, священны. И я полагаю, что господин Арман способен их понять лучше, чем кто-либо другой.

— Да, я понимаю и ценю ваши чувства. Так что не будем больше об этом. А теперь, господа, не кажется ли вам, что было бы совсем неплохо прогуляться перед ужином по Булонскому лесу?

Трое друзей поддержали предложение миллионера. Этьен Кастель, принимавший гостей в блузе художника, попросил:

— Позвольте мне только переодеться во что-нибудь более приличное, и я к вашим услугам.

Переодеваясь, он размышлял: «Определенно, у меня есть все основания подозревать этого человека. Два или три раза лицо его менялось, а ведь он великолепно умеет владеть собой. Он вовсе не тот, за кого выдает себя, я абсолютно убежден, но мне не хватает доказательств. Как же их отыскать?»

Ужин на улице Мурильо начался в семь. За столом царило веселье, хотя и несколько наигранное. После ужина все отправились в маленькую гостиную, куда были поданы кофе, ликер и сигары. Около десяти вечера Поль Арман приказал принести письменные принадлежности, предложил Жоржу Дарье занять место за небольшим столиком, сел возле него и сказал:

— Дорогой мой адвокат, надеюсь, вы будете так любезны, что составите нам проект контракта; завтра я отнесу его нотариусу, а через пару недель мы уже сможем его подписать.

— Сначала, — заметил Этьен Кастель, который не торопясь курил сигару, стоя за спиной своего бывшего воспитанника, — необходимо перечислить все имена: отца невесты, самой невесты и жениха.

Миллионер продиктовал:

— Поль Арман, сын Сезара Армана и Дезире-Клер Соливо, его супруги, ныне покойных; родился в Дижоне, Кот д'Ор, 21 апреля 1832 года; вдов; покойная супруга — Ноэми Мортимер, родилась в Соединенных Штатах Америки, в Нью-Йорке; инженер-механик, владелец завода, проживает в Париже на улице Мурильо.

Этьен Кастель внимательно слушал, стараясь удержать в памяти все подробности.