Ксавье Монтепен - Лучше умереть!

— Больше не думать о вас! Если бы я мог!

— Человек может все, что захочет. Прошу вас, умоляю, ради моих детей: не говорите мне больше слов, которых я не желаю слушать.

— Значит, вы запрещаете мне даже надеяться? Лишаете меня будущего?

— Это мой долг.

— Жанна, — произнес вдруг Жак с отчаянием, яростно схватив госпожу Фортье за руку, — может быть, вы презираете меня за то, что я — просто рабочий, все состояние которого — зарплата; но если бы я стал богатым, очень богатым? Может быть, тогда вы согласились бы?

— Не говорите со мной в таком тоне, — пролепетала женщина, пытаясь вырваться. — Вы меня пугаете.

— Вы бы отказались от богатства для себя и детей?

— Замолчите!

— Ну нет, я не замолчу! Вы не понимаете, вы никогда не понимали, как я вас люблю! Нужно, чтобы вы наконец узнали это! Я обожаю вас целых пять лет! С того дня, когда я впервые увидел вас, моя страсть все возрастала — из месяца в месяц, неделя за неделей, день за днем, час за часом. Пока был жив Пьер, я молчал. Он называл меня своим другом; его жена была для меня священна. Он умер, вы свободны. К чему теперь молчать? Почему бы мне не потребовать свою долю счастья в этом мире? И эта доля — вы, Жанна. Чуть раньше, чуть позже, но принадлежать мне — ваша судьба. Не боритесь же с ней, и, клянусь, я сделаю вас счастливейшей из женщин.

Он поднес к лицу ее руку, которую все еще сжимал, и с каким-то неистовством поцеловал ее. Жанна резко вырвалась. Маленький Жорж, на протяжении этого отрывистого, горячечного диалога забавлявшийся на дороге со своей лошадкой, вволю наигрался и начал уже подумывать о том, что остановка в пути несколько затянулась.

— Мама, — сказал он, — пойдем, мне скучно. Пойдем с нами, дружок Жак.

И потянул старшего мастера за руку. Тот двинулся вперед, Жанна тоже. Несколько шагов они прошли молча. Жак был мрачен.

— Дайте мне этот бидон, — сказал он вдруг, — я хочу нести его.

— Нет, спасибо, мы уже почти пришли, да это не так уж и тяжело — четыре литра керосина…

Старший мастер не смог скрыть удивления и спросил:

— Вы пользуетесь керосиновой лампой?

— Да, это дешевле, а вы ведь знаете, что у меня в привратницкой свет должен гореть всю ночь.

— Конечно, но это же опасно, очень опасно, и если бы господин Лабру узнал, что вы экономите подобным образом, он был бы недоволен. Он не позволяет проносить на завод ни капли горючего.

— Я не знала об этом, — с изумлением и тревогой сказала Жанна.

— Ну, так остерегайтесь хозяина. Он просто рассвирепеет, а когда он сердит, общаться с ним не слишком-то приятно.

— С завтрашнего дня начну пользоваться масляной лампой. Я не хочу сердить господина Лабру.

Они подошли к заводу, высокая кирпичная труба которого, возвышаясь над крышами мастерских, выбрасывала в небо клубы сероватого дыма. Дверь была заперта. Жанна шагнула вперед, чтобы постучать.

— Только одно слово, — сказал Жак.

— Какое?

— Не назначайте определенного срока, оставьте себе на размышления сколько угодно времени, но позвольте мне надеяться. Вы ведь позволите, правда?

— Нет, Жак.

— Как, даже этого нельзя? — воскликнул старший мастер, в порыве гнева топнув ногой.

Женщина была поражена тем, как внезапно изменились и выражение лица, и голос собеседника. И кинулась к двери. Жак преградил ей путь.

— Не стоит лишать меня надежды, поверьте! — сжав зубы, прошипел он. — Не лишайте меня надежды! Так будет лучше…

Жанна, желая избавиться от него, действительно уже нагонявшего на нее страх, ответила:

— Ладно, потом видно будет.

— Правда?

— Разумеется.

Лицо Жака расслабилось. Свирепое выражение, на какой-то миг исказившее его лицо, исчезло.

— Ах! — сказал он, с облегчением вздохнув. — Наконец-то хоть одно доброе слово! Я так в нем нуждался! Оно придает мне сил и храбрости. Спасибо!

Жанна постучала. Дверь отворилась. Молодая вдова с сыном прошли во двор. Жак вошел следом за ними и запер дверь.

Из привратницкой вышла женщина и сказала:

— Вот вы и вернулись, госпожа Фортье, а я побегу в мастерскую; хорошо еще, я сдельно работаю, иначе бы наша старшая сочла, что меня нет слишком долго.

— Ступайте, Виктория, голубушка, и спасибо за любезность.

Жанна открыла дверь в сарайчик рядом с привратницкой и на одну из полок поставила бидон с керосином, сказав при этом вслух:

— Теперь малыш не сможет опрокинуть его, играя.

— Осторожнее с огнем! — заметил Жак. — Здания здесь ненадежные. Сплошь фанерные перегородки. Одной искры хватит, чтобы все это вспыхнуло, словно горстка спичек!

— Не беспокойтесь, господин Гаро, — ответила Жанна, закрывая дверь в сарайчик.

Жак протянул ей руку и, поскольку она явно не решалась вложить в нее свою, пробормотал:

— Вы на меня сердитесь?

— Нет, конечно, я на вас не сержусь, но прошу вас…

— О! Я больше не буду говорить того, что вам неприятно слышать, только не забывайте, что подали мне надежду. Надежда сделает меня сильным! Однажды я приду и скажу: «Теперь я могу предложить вам не только свою нежность, но еще и состояние… вам и вашим детям…» В этот день вы согласитесь стать госпожой Гаро?

— Ради детей… может быть… — запинаясь от волнения, молвила Жанна.

— Большего я и не требую, я вполне доволен и этим, дайте же вашу руку.

— Вот она.

Жак пожал ей руку и ушел.

Старшему мастеру было около тридцати; таких в народе называют «красавец парень»: хорошо сбитый молодец, мускулистый и крепко стоящий на ногах — воплощение силы и ловкости. Черты его лица, хотя и вполне правильные, были лишены утонченности. Во взгляде светился ум, но не было в нем чистосердечия. Толстая нижняя губа выдавала чувственный темперамент и незаурядную страстность.

Гаро был первоклассным рабочим-механиком, более того — отличался точностью и сознательностью. Господин Лабру давно уже решил привлечь его к делу всерьез. Старшим мастером Гаро работал на заводе уже шесть лет. Хозяин, будучи не просто владельцем завода, но инженером-изобретателем, не брезговал при случае посоветоваться с ним и всегда оставался доволен. У Жака был изобретательский склад ума, но что еще важнее — практический .

Жак отдавал себе отчет в своих природных наклонностях и способностях и нередко, дабы развить их еще больше, ночами изучал специальную литературу. Его постоянно преследовали честолюбивые мечты. Он думал о том, что, конечно же, не век ему прозябать; что рано или поздно представится случай встать на собственные ноги и занять место под солнцем… и весьма обширное место!

По натуре он был склонен к наслаждениям и жаждал если не роскоши, которой вовсе не знал, то, по меньшей мере, удовлетворения своих материальных запросов. Он хотел разбогатеть любой ценой …