Ксавье Монтепен - Лучше умереть!

— А вот и наш случай! — продолжил Овид себе под нос, с вожделением пожирая глазами это очевидное вместилище денег. — Я ведь видел, что там, внутри… по меньшей мере шестьдесят тысяч франков — золотом и банковскими билетами. Осталось только придумать какой-нибудь фокус, с помощью которого незаметно перерезать ремешок, прикарманить то, что внутри, а то, что снаружи — выбросить в море. Провернув этот номер, я стану ездить первым классом, курить сигары по пятьдесят сантимов штука и носить шикарнейшие костюмы от лучших портных. О! Случай может сделать человека совсем другим!

Уроженец Дижона скрутил очередную сигарету, покачал головой и вновь забормотал:

— Меня вовсе не удивит, если я узнаю, что и братцу такой же случай представился! Хотел бы я знать, что за изобретение принесло ему столько денег! Забавная, наверное, штука…

Прикуривая, он замедлил шаги. И вдруг совсем остановился возле двух мужчин — они о чем-то негромко разговаривали, сидя в сторонке в самом конце бака. Один из них, смуглолицый, был, судя по костюму, канадцем; беседовал он с молодым человеком лет двадцати пяти.

Канадец достиг уже весьма почтенного возраста. В волосах пробивалась седина, щеки были впалые, глубоко посаженные глаза лихорадочно блестели, а все тело содрогалось, словно его била нервная дрожь. В руке он держал пузырек с какой-то золотистой жидкостью. Молодой человек — французский врач, решивший попытать счастья в Америке, — говорил:

— Значит, лихорадка изводит вас уже десять лет, и вы спасаетесь исключительно этим питьем?

— Да, — по-французски, ибо в Канаде этот язык весьма распространен, ответил канадец, — только благодаря ему я жив до сих пор. Когда лихорадка усиливается, я принимаю пять-шесть капель, и все как рукой снимает… и слабость проходит…

— А что это за жидкость?

— Настойка из наших местных горных растений…

— И как же она называется?

— Ее по-разному называют, иногда даже «Ликер истины».

«Ликер истины»… — повторил молодой врач. — А почему?

— Есть у этой травяной настойки одна интересная особенность. Если выпить ложку такого ликерчика, смешав ее с какой-нибудь жидкостью — вином, пивом или водкой, — смесь перевозбуждает мозг до такой степени, что наступает нечто вроде более или менее продолжительного безумия: иногда оно длится лишь несколько минут, иногда — целый час. И пока человек находится во власти безумия, им овладевает неодолимая потребность рассказать о себе все — и прошлое, и настоящее, поведать самые сокровенные помыслы; как только действие настойки прекращается, человек тут же забывает все, что с ним только что было. Вот почему эту настойку называют «Ликером истины».

— Любопытная штука!…

Овид Соливо, не показывая виду, напряженно вслушивался, не упустив ни слова из беседы и объяснений канадца.

— Черт возьми! — пробормотал он. — Штука действительно любопытная… будь у меня такое зелье, я бы подлил его братцу и сразу бы узнал, и почему у него волосы порыжели, и откуда взялось состояние.

Мужчины продолжили разговор. Овид опять навострил уши. Канадец объяснял:

— «Ликер истины» обладает и другими достоинствами; одно из них весьма примечательно.

— А именно? — спросил врач.

— Если полить им рану, она быстро — почти мгновенно — каутеризируется. Многим случалось наблюдать, как укушенные ядовитой змеей лесорубы или охотники, капнув на рану немного настойки, мгновенно выздоравливали.

— Но это же прямо панацея какая-то! — с изрядной долей скептизма рассмеялся врач.

— Не стоит смеяться! — с важным видом заметил канадец. — Я сказал правду, и в этом вы сами можете убедиться, если попробуете…

— Чтобы попробовать, надо его иметь. Где его можно достать?

— Вы едете в Нью-Йорк?

— Да.

— Хорошо, тогда запишите то, что я вам продиктую.

Молодой человек достал из кармана блокнот и приготовился записывать. Овид, повернувшись к ним спиной, сделал то же самое. Канадец продиктовал:

— Кучиллино, одиннадцатая авеню, 24.

— Что такое Кучиллино?

— Это человек из моей деревни, переехавший из Канады в Нью-Йорк и открывший там торговлю; ему привозят с гор «ликер истины», и он продает его чуть ли не на вес золота. Он запросит с вас пятнадцать долларов за пузырек, нисколько не больше этого.

— И в самом деле дорого, но я все равно куплю. Очень хочется попробовать…

Овид нацарапал в свою записную книжку имя и адрес.

— А мне-то как хочется! — прошептал он. — Да я и семьдесят пять франков с радостью готов отвалить, лишь бы преподнести ему ложечку зелья… лишь бы разговорить братца и выведать, что у него там в башке таится…

В то время как все это происходило на носовой палубе, Жак Горо, спустившись в салон, нашел наконец повод заговорить с Ноэми Мортимер. На сей раз случай пришел на помощь. Пока Джеймс Мортимер беседовал со своими американскими знакомыми, светловолосая Ноэми села за пианино и принялась наигрывать мелодии из очень модной в ту пору в Париже оперетки.

Жак, чтобы лучше слышать, пересел поближе к девушке.

Ноэми давно уже заметила, что этому пассажиру явно доставляет удовольствие смотреть на нее. Он был одет как джентльмен, путешествовал первым классом — так почему бы ей избегать скромных проявлений восхищения? И она вовсе не избегала их. А может быть, будучи истинной дочерью Евы, даже получала определенное удовольствие — вполне невинного толка. Музыкальный отрывок закончился; последний звук все еще витал в воздухе; Жак наклонился к исполнительнице.

— Сразу видно, барышня, что вы жили некоторое время во Франции, и не просто во Франции, а в Париже.

Девушка подняла большие голубые глаза и взглянула на человека, нарушавшего все правила и приличия: он посмел заговорить с ней, не будучи представленным. Тем не менее она не возмутилась и, чуть улыбнувшись, спросила нежным голосом:

— И откуда же, скажите, пожалуйста, это видно, сударь?

— Вы никогда бы не смогли исполнить мелодию так живо и зажигательно, если бы не слышали ее в Париже, в том самом театре, где она родилась. Такая музыка может звучать только на моей родине.

— А, значит вы, сударь, француз!

— Да, сударыня.

— Ну что ж! Вы абсолютно правы. Эти мелодии я слышала в Париже… в театре Буфф. Они показались мне просто очаровательными, и я постаралась их запомнить.

— У вас удивительная память.

— На то, что понравится — да. А во Франции мне понравилось многое…

— И сколько же времени вы провели в Париже?

— Всего лишь три месяца… Едва даже успела увидеть все интересное, что может предложить этот великий город. Мне хотелось бы прожить там по меньшей мере год, но у отца не было возможности… Дела призывают его в Нью-Йорк, и я вынуждена вернуться туда тоже, ограничившись таким вот недолгим путешествием.