Ксавье Монтепен - Лучше умереть!

— Вы, наверное, имеете в виду господина Дюшмэна?

— Да, сударь.

— Тогда позвольте заметить: вас ввели в заблуждение. Господин Дюшмэн никаких подписей не подделывал. Это всего лишь лживые слухи, и распускал их один недовольный кредитор; в настоящий момент ему уже не на что жаловаться. Но речь сейчас не о господине Дюшмэне, а об Аманде Регами. Она ведь письменно созналась в совершенной краже?

— Да, сударь, в противном случае я бы сразу же обратилась в полицию. А благодаря документу она у меня в руках. Но почему вас все это интересует?

— Для меня это очень важно. Я намерен выкупить у вас документ.

— Вы пришли заплатить мне ту тысячу франков, что задолжала Аманда?

— Совершенно верно. Причем с процентами, что набежали за год! Проценты составят пятьдесят франков. Значит, я должен отдать вам тысячу пятьдесят.

Овид достал из бумажника тысячу франков одной купюрой, добавил к ним две монеты достоинством в луидор и одну десятифранковую и, выложил все это на прилавок, произнес:

— Будьте любезны, напишите расписочку и отдайте мне письменное признание госпожи Аманды.

— Сейчас, сударь.

Госпожа Дельон написала расписку, пошла в свою комнату и из платяного шкафа достала признание своей бывшей продавщицы; выглядело оно следующим образом:

« Я признаюсь в том, что украла у госпожи Дельон, вдовы, два рулона кружев стоимостью по пятьсот франков каждый, продала их, а деньги истратила; обязуюсь в течение года выплатить сумму в размере тысячи франков и соответствующие проценты, в противном случае понесу наказание в положенном по закону порядке; я очень признательна госпоже Дельон за то, что она тотчас же не сдала меня в руки правосудия, хотя имела на это право ».

Далее следовали дата и подпись. Овид вложил документ в бумажник, где уже хранились векселя Дюшмэна, попрощался с госпожой Дельон, вернулся в гостиницу «Аист» и приказал ровно в одиннадцать подать хороший обед на две персоны.

Часы как раз принялись отбивать одиннадцать, когда к Овиду в маленькой гостиной, где они накануне обедали, присоединился служащий мэрии.

— Ну что? — спросил дижонец.

— Я принес то, что вы просили. Вот оригинал заявления, написанного госпожой Фреми, ее подпись заверил мой дядюшка, будучи в те времена мэром, и скрепил печатью.

Овид с интересом быстро взял у него из рук бумагу.

« Я, Матюрина Фреми, кормилица из Жуаньи, округ Иона, подтверждаю, что отданный мне на воспитание 12 апреля 1861 года ребенок женского пола оказался затем полностью у меня на содержании, ибо его мать, Жанна Фортье, была арестована и приговорена к пожизненному заключению за совершенные ею преступления, о чем я заявила мэру Жуаньи, господину Раулю Дюшмэну, и с его разрешения 6 апреля 1862 года поместила указанную девочку в парижский приют, в связи с чем привожу далее подробный перечень находившихся при ребенке вещей, могущих впоследствии оказаться полезными для установления личности ребенка в том случае, если мать или какое-нибудь иное лицо обратится к властям с требованием вернуть младенца; аналогичный перечень внесен в соответствующий регистр в приюте.

При ребенке находились: 1. Рубашка с меткой «Л.Ф.». 2. Распашонка, метка та же. 3. Пара чулок, метка та же. 4. Чепчик, метка та же. 5. Шерстяная косынка. 6. Хлопчатобумажное одеяло. 7. Шерстяное одеяло. 8. Две пеленки с меткой «Ж.Ф.»

Особые приметы: отсутствуют. Имя и фамилия матери: Жанна Фортье. Имя ребенка: Люси. Имя и фамилия кормилицы: Матюрина Фреми ».

Наличие подписи Матюрины Фреми, заверенной мэром и скрепленной печатью, исключало возможность каких-либо сомнений в подлинности документа. Соливо, с виду очень спокойный — радость его выдавали лишь торжествующе заблестевшие глаза, — сложил бумагу и сунул в карман.

— Благодарю вас, мой юный друг.

Когда официант подал кофе, ликеры и сигары, Овид достал бумажник, положил его на стол и открыл.

— Насколько я помню, за вами еще числятся долги на сумму в две тысячи франков? — спросил он. — Ну что ж, вот вам деньги. Теперь мы в расчете.

С этими словами Овид протянул юноше две купюры.

— Сударь, — с глубочайшей признательностью воскликнул тот, — назовите же мне имя моего великодушного спасителя.

— Барон Арнольд де Рэйсс, — с улыбкой ответил Овид.

— Я на всю жизнь запомню это имя.

Прошло несколько секунд. Служащий мэрии так и сидел, глядя на зажатые в руке деньги; он явно чем-то был смущен.

— Похоже, вы чем-то озабочены? — произнес Соливо. — Хотите попросить меня о чем-то?

— Ну что ж! Да. Я хотел попросить вас отдать мне те векселя, что вы отобрали у господина Птижана.

— Я сжег их, — ответил Соливо. — Вы должны понимать, что такого рода документы хранить довольно опасно!

Часы на стене пробили два. Овид поднялся.

— Вам пора на работу, — сказал он. — Я же возвращаюсь в Париж. Так что нам теперь придется расстаться. Я вытащил вас из весьма скверной истории. Остерегайтесь впредь попадать в подобные ситуации. Я не буду говорить вам: «Прощайте!» Может быть, в один прекрасный день мы еще встретимся…

— Я был бы просто счастлив!

— Я так же; поэтому говорю: до свидания !

В пять вечера Овид был уже в Париже: слишком поздно, чтобы ехать к Полю Арману в Курбвуа, а появляться в особняке на улице Мурильо у дижонца не было ни малейшего желания. Поэтому визит к «братцу» он отложил на завтра и приказал извозчику ехать на улицу Клиши; там он переоделся, приняв облик барона Арнольда де Рэй-сса.

«Излишние предосторожности никогда не помешают, — размышлял он, — ведь вряд ли можно все предусмотреть. Сейчас у меня нет ни малейших оснований опасаться Аманды: ей ничего неизвестно, а несчастный случай с Люси считается делом рук какого-нибудь вора; но откуда мне знать, как все обернется дальше. Совсем невредно, я думаю, заранее защититься от людей, которые в один прекрасный день могут стать опасны, и запастись грозным оружием против них; если человек заведомо вас боится, навредить он бессилен. Так что поужинаю-ка я сегодня с Амандой».

И Овид отправился на улицу Сент-Оноре, прибыв туда чуть раньше обычного. Поскольку платонический воздыхатель не подавал о себе больше никаких вестей, Аманда полагала, что он решил порвать с ней; поэтому, увидев, что он идет навстречу, она вскрикнула от радости.

— Это вы, друг мой! Наконец-то! — воскликнула она, взяв его под руку и делая вид, будто с трудом удерживается от того, чтобы не броситься ему на шею.

— Вы что же, голубушка, думали, что не увидите меня больше?

— Ваш внезапный отъезд, признаться, выглядел довольно подозрительно, а отсутствие вестей — тем более.

— Пока мы с вами не виделись, я постоянно был в разъездах.

— Если человек по-настоящему любит, это нисколько не мешает ему писать письма.