Елена Яковлева - Опасная тихоня

Интересно, где его настигла эта ужасная весть, в каком-нибудь увеселительном заведении типа сауны, где он скрашивал досуг хорошенькими девочками, или, может, в кругу любящей семьи?

- Ну, ты чего молчишь? - Ледовский неожиданно перешел на шепот.

- А что я должна говорить? - Это была довольно нелепая ситуация: через четыре года после того, как я твердо решила выбросить Ледовского из головы, мы стояли с ним в темной прихожей на расстоянии вытянутой руки и обсуждали особенности политической борьбы за кресло губернатора и мазилу-киллера, влепившего пулю в висок Веньки Литвинца, который зачем-то возник в моей жизни несколько дней назад. В то время как наши внутренние голоса говорили совсем о другом. По крайней мере, мой малодушно признавался: "Как же я тебя люблю", вместо того чтобы орать: "Изыди!" Что до Ледовского, то его монолог мог бы звучать следующим образом:

- Не пойму, к чему такие сложности? Ведь все ясно: мне хорошо с тобой, а тебе со мной. Зачем огород городить и терять время?

Может, я даже была с ним в этом солидарна, если бы... Если бы я могла его любить только здесь и сейчас, а не всегда и повсюду. Если бы я могла забывать о нем всякий раз, как мы расставались, беззаботно улыбаясь на прощание: "Пока, увидимся. Или созвонимся..." Как умел это он, а вот я не умела. Я варилась в крутом кипятке любви день и ночь, и мне нужно было знать, что с ним творится по крайней мере то же самое. Вот такое "Око за око и зуб за зуб". А до тех пор, пока у меня не было этой уверенности... И что я плету, в самом деле, какая, к черту, уверенность? Ведь о любви невозможно говорить в сослагательном наклонении. Она либо есть, либо нет.

- Ну чего, так и будем стоять в прихожей? - прервал затянувшуюся паузу Ледовский.

У меня не было сил спорить, поэтому я тихо возразила:

- Вообще-то, если я не ошибаюсь, сейчас глубокая ночь, а потому я совершенно не готова к приему гостей.

- Понятно, - неопределенно молвил Ледовский, - ну тогда я пошел?

Я попробовала было отклеиться от стены, чтобы уступить ему дорогу, но ноги мне по-прежнему отказывались подчиняться. Впрочем, и сам Ледовский не сдвинулся с места, только повторил:

- Ну так я пойду?

- Ну так иди. - Можно подумать, я его удерживала.

Несмотря на мое сердечное напутствие, Ледовский продолжал переминаться с ноги на ногу:

- Я ведь, собственно, только хотел узнать, все ли у тебя в порядке...

- Узнал? Вот и иди, - прошелестела я одними губами.

- Извини, если разбудил, - буркнул Ледовский и двинулся к двери, а следовательно, и ко мне.

В общем, как-то это случилось, как-то это вышло... Я сама не поняла, почему мои руки обвились вокруг его шеи и почему моя голова оказалась на его плече. И только в одном я была уверена на сто процентов: уже завтра я буду об этом жалеть.

Глава 18

Когда я открыла глаза, было светло, Ледовский сидел в кресле уже в брюках и рубашке и натягивал носки. Он обернулся ко мне и подмигнул. Я зажмурилась в надежде, что, открыв глаза в следующий раз, я его больше не увижу, что он не знаю куда, но денется, в крайнем случае, рассеется, как сон, как утренний туман. Ничего подобного, конечно, не произошло. Дедовский все так же сидел в кресле и повязывал галстук, скулы его при этом ритмично двигались, похоже, он жевал резинку. Небось "Орбит" без сахара". Хозяин жизни, он же неутомимый борец с кариесом.

- Ну что, проснулась? - Дедовский присел на край дивана рядом со мной.

Я ответила, посмотрев на него сквозь ресницы:

- Нет, я все еще сплю, и ты мне снишься...

- Надеюсь, сновидение приятное?

- Нет, это самый страшный кошмар в моей жизни, не иначе - к перемене погоды, - пробурчала я, отворачиваясь.

Дедовский сладко потянулся и задумчиво обронил:

- Чем дольше я тебя знаю, тем меньше понимаю...

Немного помолчал и прибавил:

- Именно поэтому ты мне никогда не наскучишь.

Вряд ли я когда-нибудь услышу более романтичное объяснение в любви!

Пока он надевал пиджак, я кусала губы и рассматривала слегка полинявшую обивку дивана. Уже полностью одетый, он наклонился надо мной и пообещал:

- Я тебе позвоню.

Ну да, он мне позвонит, напишет, пошлет почтового голубя с гвоздикой в клюве... А мне - лезь на стенку и стискивай зубы. По потолку бегать тоже неплохо, иногда помогает. Подумать только: четыре года неравной борьбы с собственной природой - и все коту под хвост.

Дверь хлопнула, и я осталась одна. Я попробовала еще поспать, исключительно для того, чтобы ни о чем не думать, но эта отчаянная попытка мне не удалась. Поворочавшись с боку на бок, я села и опустила ноги на пол. Если верить будильнику, мне уже давно следовало быть в "штабе". Представляю, что там сегодня творится, нужно строчить очередное заявление для прессы, а пресс-секретаря нет как нет. Веньки тоже.

Вспомнив о Веньке, я затосковала сильнее прежнего. Подумать только, он ведь теперь лежал в морге, в холодильнике, а то и на прозекторском столе. Трудно поверить, но ему сейчас было хуже моего. Интересно, сообщили его красавице жене печальную весть? Конечно, он был еще тот проходимец, и все-таки не заслужил такой участи - словить пулю, предназначенную Пашкову, который не вызывал у меня ни малейшей симпатии. По мне, так уж лучше бы ему череп размозжили, нежели Веньке, правда, тогда бы он оказался для меня окончательно недосягаемым и я бы так никогда и не узнала, почему его испугалась Елена Богаевская и что заставило Наташу вырезать из газеты его фото. Правда, в разгадке этой тайны я пока не продвинулась и на полшага, и неизвестно еще, продвинусь ли вообще когда-нибудь. Вот сейчас, например, я все еще сидела на диване в пижаме, вместо того чтобы вести свою разведывательно-подрывную деятельность в лагере Пашкова.

В конце концов я все-таки нашла в себе силы слезть с дивана и отправиться на кухню. Оказавшись там, я первым делом открыла холодильник и тут же закрыла. Это у меня чисто рефлекторное, поскольку что можно найти в холодильнике, ничего туда предварительно не положив? Я и раньше-то не отличалась запасливостью белки (мягко сказано), теперь же моя бесхозяйственность приобрела воистину вселенские масштабы. Стенной шкаф я распахнула с замирающим сердцем... Слава Богу, на дне банки еще оставалось немного кофе. Уже легче, а позавтракаю я в буфете, как только доберусь до места.

Я только успела поставить воду на плиту и опустить ложку в банку с кофе, как в прихожей затарахтел телефон. Чертыхнувшись, я погасила газ.

- Слушаю, - вздохнула я в трубку. У меня было тяжелое предчувствие, что этот ранний звонок наверняка из милиции.

От сердца у меня отлегло, когда я узнала голос Валентина. В то же мгновение я вспомнила, что должна была накануне с ним созвониться, да запамятовала. Впрочем, немудрено. Поэтому я начала разговор с извинений.