Нил Гриффитс - Предательство в Неаполе

Лоренцо Саварезе стоит посреди моей комнаты. На краю прямоугольника солнечного света, косо пролегающего через пол. Это не сон. Я сажусь и забиваюсь в самый угол кровати, руки по локоть ушли в мягкий матрац. Хочется влипнуть в стену и исчезнуть в ней. Мне страшно. Я сейчас умру?

Саварезе недвижим, пристально смотрит на меня сверху вниз. Изучает. Лицо у него полнее, чем мне запомнилось. Узнаю глаза Джованны. Темно-карие и ласковые, это не глаза убийцы. Вид у него не устрашающий. Не такой противоестественно пугающий, как у Сонино. Тот не стоял бы там, разглядывая меня ласковыми глазами. Лоренцо в темном костюме, в черной рубашке. Руки держит в карманах.

— Что вам нужно? — спрашиваю я.

Ответа нет. Как будто звук моего голоса не потревожил тишину.

Как он попал сюда, как миновал синьору Мальдини? Я взглянул на дверь спальни. Закрыта. Не слышно ни телевизора, ни радио, ни разговоров синьоры Мальдини по телефону. Сколько времени? Мои часы показывают: семь двадцать.

Еще раз говорю:

— Что вам нужно?

Ничего.

Ничего.

Под простыней я голый. Одежда брошена на спинку стула. В такой ситуации хочется быть одетым. Саварезе ни на миг не сводит с меня взгляда.

Ничего не приходит в голову, и я повторяю:

— Что вам нужно? — Только на этот раз добавляю: — Turista, — и указываю на себя.

Мы оба понимаем, как это смешно. Опять предвидение. Никакой я больше не долбаный турист. Уж сколько недель как не турист. Называть себя так — значит признаваться, что я жалкий трус. У него на лице ни один мускул не дрогнул, и я понимаю, что как раз это он и думает. С другой стороны, ему точно известно, кто я такой и чем занимаюсь. Саварезе сюда не затем пришел, чтобы мы получше узнали друг друга. Он пришел действовать. Никакие мои обещания его не интересуют. Молить о пощаде, ссылаясь на особые обстоятельства, не приходится. Жалость у каморры не в ходу. Могу что угодно делать — это никак не отразится на ходе его мыслей. Наверное, люди много раз умоляли его подарить им жизнь, и Саварезе оставался глухим к их мольбам: в его деле места чувствам нет. С другой стороны, сейчас им есть место: ведь речь идет о его сестре.

И тут меня озарило. Вот зачем он здесь, вот отчего я еще жив, а не убит. Саварезе не может разобраться в ситуации. Где-то в глубине души он понимает, что сестре надо позволить идти своей дорогой. Сомневаюсь, что ему это приходит в голову, но, как бы ни был робок его внутренний голос, сбивающий его с обычной непреклонной решимости, он говорит Саварезе, что не слишком честно убить парня, который хочет помочь его сестре. То ли дело месть, которую он теперь, после двух лет тюрьмы, после предательства Сонино, должен осуществить. Это все ему ясно и необходимо. Ему необходимо. Но не его сестре. Не это ли Алессандро имел в виду, когда говорил о неоспоримой проницательности Лоренцо?

На поиски ответов времени у меня нет: в ту же секунду Саварезе бросается через комнату, выхватывает из кармана пистолет и с размаху бьет меня по голове. Лицо у него напряжено. Движения решительны и точны. Удар внезапный и сокрушающий. Белый свет боли разливается в голове. На миг я становлюсь тысячей белых простыней, трепещущих на ветру.

Лицо синьоры Мальдини прямо надо мной. Большим пальцем она поднимает мое веко — думает, что я мертв. Где-то далеко-далеко слышу ее голос: «Mamma mia, a morto, morto». [71] Матерь Божья, он мертв, мертв ( ит. ).

Не могу пошевелиться. Все тело разбито. Во рту вкус крови. Легкие будто отбиты напрочь. Боль отнимает все силы. Хочется пошевелиться. Отчаянно пытаюсь, собравшись, поднять руку, притронуться к голове, к ране. Насколько она серьезна? На ощупь она воспринимается как… масляная краска с влипшими в нее волосками. А на самом деле… порванная плоть, запекшаяся кровь, мои смятые волосы. От боли я содрогнулся. Ору благим матом. Взгляд падает на руку. На кончике каждого пальца блестит красный кружок.

Что-то тычется мне в губы. Синьора Мальдини подносит стакан. Вливает в меня коньяк. По капельке. Она бормочет что-то, но, силясь понять ее, я забываю, что же со мной произошло. Помню Саварезе. Помню, как меня ударили. Но меня интересует: что дальше-то? Что все это означает?

С помощью синьоры Мальдини подползаю к краю кровати. Боль чудовищная, но в голове проясняется. Ясно, что мне нужно делать. Смываться. Уезжать сейчас же. Не уеду — убьют. Мне дан шанс, и я должен им воспользоваться. Саварезе дает мне шанс. Я собирался помочь его сестре, и он предоставляет мне последнюю возможность спастись. Такова сделка. Снисходительность за доброту: благородство моих побуждений ставится на кон против его инстинкта убивать.

Меня тошнит. Что-то жидкое рвется из желудка. Голова свешивается с кровати, и все течет изо рта на пол. Синьора Мальдини отскакивает. Я не двигаюсь, ничего не замечаю, не приношу извинений. Просто даю желудку сжаться и освободиться от содержимого. Затем сажусь.

Синьора Мальдини уходит и возвращается с газетами. Расстилает их на полу у меня между ног. На одной странице — снимки обвиняемых. Саварезе, как всегда, слева вверху — вожак. Отрываю ногу от пола и ставлю пятку в эти изображения и в свою блевотину. Теплая жижа просачивается сквозь бумагу. Когда я убираю ногу, лица становятся одной неразличимой серой массой.

Поднимаю взгляд на синьору Мальдини.

— Спасибо. — Пытаюсь встать, она подает руку для опоры. Я голый, но мне плевать. Говорю: — Ванная.

Старушка по-прежнему держит меня за руку, едва ощутимо сжимает ее, пока я медленно выбираюсь из комнаты. Только в дверях понимаю, что один глаз у меня не видит, и едва не падаю вперед. Спасибо, синьора Мальдини вцепляется в меня сзади. Я выпрямляюсь, опираюсь о дверной косяк.

Оказавшись в ванной, хватаюсь за раковину и разглядываю себя в зеркале. Лицо смахивает на картину Пикассо. Человеческие черты проглядывают, но место, куда меня ударили, стало плоскостью, под углом отходящей ото лба: кубистское дополнение к обыкновенному во всех иных отношениях лицу. Как будто у меня срезали часть лба и приклеили на голове чуть повыше. И все это жутко пламенеет.

Левая глазница черная, вся заплыла и залита кровью. Одна сторона лица покрыта потеками запекшейся розоватой крови. Хочется заплакать, но боль и вызванный ею всплеск адреналина останавливают меня. Плакать хочется, потому что я едва узнаю себя. Плакать хочется, потому что я оказался бессилен противостоять решению Саварезе хорошенько мне врезать. Плакать хочется, потому что от брови до волос пролегла страшная рана. Плакать хочется, потому что я не в силах защитить себя, когда пистолетная рукоятка способна запросто раскроить мне череп.

Бережно подношу руку к голове, но зеркальное отражение и заплывший глаз не позволяют правильно рассчитать движения. От напряжения голова идет кругом. Часто и неглубоко дыша, ощупываю рану. Боль нестерпимая, и я падаю в обморок. Придя в себя, переворачиваюсь и уповаю, что через некоторое время в руках у меня достанет силы, чтобы снова встать на ноги. Едва не теряю сознание. С меня хватит. Пускаю холодную воду и осторожно обмываю лицо, не трогая его левой верхней части. Потом наполняю раковину тепловатой водой. Надо очистить рану и обеззаразить ее. Зову синьору Мальдини, прошу дать мне коньяку. Она приносит целую бутылку.