Владимиp Югов - Одиночество волка

- Со мной вы не могли придти. Я тогда возвратился из мест не столь отдаленных. Вы со мной не общались. Вы были добровольцем.

- Специалисты нужны были. А шаманы пугали, - Вакула тускло поглядел на огонь лампы. - Погоди, но ты приехал из... Откуда ты приехал?

- Да брось ты притворяться! Ты же знаешь, откуда.

Дядя Коля заплакал.

- Тебе я... Не помню, не помню... А вот его! Он же - кулак!

- Кулак, не кулак! Неужели вы не читаете газет? Как кулаками делали? Неужели...

- Он - кулак. Не могу сказать о нем хорошо. Не хотел он нам помогать. Ты, помню, соглашался, он же...

- А я не хотел, может, опять на лесоповал.

- Ты думаешь, он встречал первое мая со знаменами? Это мы так праздники наши встречали. Почему он так написал, этот писака? Не могу, не могу! Никогда не прощу этому борзописцу. Рядом меня поставил с ним! Вакула стукнул по столу кулаком. - Понюхал и накатал!

- Я вам немножко налью... Вы не должны обижаться. Человек собственный судья своим поступкам. Простим ему. Может, это покойника всколыхнуло? И он задумался над тем, как жил.

- Сурок задумался? Не-ет!

16

В доме Витьки народу, как в цирке. Идет представление. Зрители - в основном бабы. Сунуться в дом они боятся. Витька саданет палкой - не увернешься. Злой, вражина. Валька-молочница с киномеханичкой наперебой рассказывают тем, кто опоздал, как ищут клад покойника два дружка - Витька и Валерка Мехов.

- Мечутся, мечутся! Из угла в угол, из угла в угол!

Новый прораб зашел в тот момент, когда Витька отрывал пол в сенцах. Поясница голая, джинсы в глине, разорвана правая штанина.

Увидав Волова, Витька отбросил топор, подбежал к постели, схватил подушки и перину.

- На-на-на! - кричал кому-то. - Не найду? Не найду? Найду!

Валерка Мехов шуровал штыковой лопатой где-то под крышей - только всю не снес!

Витька устал беситься.

- Вот, начальник, - пробубнил, сев на пол, - имей такого предка.

- Предок как предок, - высунулась Валька-молочница. - Дом, гляди, оставил, обстановку...

- А что ты хочешь? - огрызнулся Витька. - Когда последнюю трехсотку на него снял!

Валерка Мехов, прекратив бомбить крышу, оперся на свое боевое оружие и забегал своими маленькими глазами, прицеливаясь к Волову.

- Пришел нанимать? По двести пятьдесят в день положишь? Тогда бросим тут и займемся твоим складом для цемента высокого качества. Как, Витек? За неделю сварганим?

Витька тоже оглядел Волова.

- Верно? За этим пришел?

- За этим.

- Тогда кореш в точку сказал. Пять дней и пусть тонна [тысяча рублей] двести!

- Все равно больше никого не найдешь. - Валерка Мехов вновь стал ковыряться в разном дерьме. - Я те скажу, почему с рабсилой тут швах... Предки старались мало. Поколений мало понаделали.

- Не пойдет директор на такую сумму.

- А ты кто? Чё, он, что ли, и тут тебе мозги вправлять станет?

Подкатил пьяной походкой Миша Покой. Он присел неподалеку от Валерки Мехова на корточки.

- Не будешь ты счастлив, старшина, - проикал. - Нет, ты не будешь счастлив! И я не буду счастлив. У меня красный диплом. У тебя - братишка чокнутый. Нет, да? Все о тебе знают. Потому что твои письма Маша читает.

17

Странно, люди разделены и ныне не потому, что каждого в отдельности одолела глупость. Их разделили давно, вбив в глотки понятия, которые были нужны тем, кто ими управлял, кто ловко дурил громкими словами и понятиями. Даже дядя Коля, пять лет отбыв на лесоповале и чудом избежав еще пяток-десяток лет отсидки в местах не столь отдаленных, вернувшись в свой грешный, богом забытый, некогда тянувшийся к кооперативному сибирскому маслу поселок, считал себя совсем другим, по сравнению с Сурком, человеком. Он верил и теперь, несмотря на шумиху, поднятую в газетах насчет избиений крестьянина, названного кулаком, что Сурок был и остается даже в могиле классово враждебным элементом, а он, дядя Коля, всего-навсего пострадавший при зарождавшемся еще тогда культе личности элементом. В отношении его произошла ошибка. Мягкий характером дядя Коля простил эту ошибку. Он забыл, как жил полурабски в лагерях, как за пайку хлеба готов был продать душу. Другое дело - Сурок. Вернувшись в Самбург, дядя Коля получил вновь какой-то служебный стол в разросшейся конторе. Зла на него тут не имели. Был он до лагеря тихий, кроткий. Отца его, буржуя, уже никто не помнил. Служебный стол давал не шибкий заработок, но он все-таки - не лагерная голодуха. Боясь вернуться на лесоповал, дядя Коля никогда не ловчил, не злоупотреблял. Сказать, что Сурка он ненавидел за изворотливость и обман, - нет, этого нельзя сказать. Он просто созерцал это ловкачество. Сурок, будучи незаметной фигурой на служебной лестнице, через какое-то время оброс хозяйством, купил ружье, научился бить песца, лисицу. Он, - говорили между прочим, - к своей пушнине добавлял менную. Ненец, он, бедолага, и при советской власти оставался дитем доверчивым. Ш_п_и_р_т_ для него остался той светлой радостью, которая не меняла своего лица с выгоном из нового быта шамана, приходом врача, присылкой мыла, сахара. За шпирт ненец мог и жену отдать. И уж Сурок пользовался! Уходя в тундру, нес с собой спирт.

"Классовый враг" хоронил и пушнину, и купюры. Нашли Сурка вскоре нужные люди с Большой земли. Он вел с ними тайные торги. Мамоков, занятый своим делом, был доверчивый малый, не трогал Сурка. Не трогал он и его сына - непутевого злого Витьку. В тот день, когда Витька со своим, не менее злым дружком, откапывали клады, Мамоков уже подъезжал к тихому, в снегу, дому лесника Родиона. До этого много мест изъездили.

"Кай-о! Кай-о! Кай-о! Йо! В священном углу человеческого дома посадили меня, медведя! В гнезде из мягкого сукна и тонкого шелка я, лесной дух, сижу! Бесконечную юношескую удаль мне показывают, вечным девичьим весельем меня веселят! Бездонные чаши с озерными яствами передо мной ставят. И руками белыми, как вода Оби, гладят мою шерсть"...

Это пел рядом с Мамоковым человек, по фамилии Нургалиев, известный на всю округу следопыт. Был такой крепкий мороз, что голова гудела, словно телеграфный столб. Олени и те дышали взахлеб. Там, где они проезжали, шкуры на чумах, кажется, шевелились от холода. Везде им что-то рассказывали. К примеру, у Хатанзеевых, что хозяин не вышел прощаться с недавним другом сына, этим русским Воловым. Обиженно сидел у очага, посасывая трубку. Ему не понравилось, что Волов уезжает так неожиданно. Но больше не понравилось ему, что Волов оказался гордецом: когда старик предложил ему деньги за работу, тот наотрез взять их отказался. И никак никто не мог уговорить его. Это нехорошо! - говорил старик, попыхивая трубкой. - Что думают о Хатанзееве? Плохо! Мужик работал - Васька бегал. Васька получит - мужик не получит!

У старика была чуткая совесть, он не мог позволить себе обидеть Волова, которого успел полюбить.