Алоиз Качановский - Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек

— Ничего не слышал ни о каком диалоге, — возражает Франк. — На этот раз ты не угадал. Он берет с груды газетных вырезок свою шляпу и направляется к двери. У выхода оборачивается ко мне:

— Я мог бы подбросить тебя на моей машине, — предлагает он.

— А я еще никуда не собираюсь. Мало того, мне хотелось бы попозже снова встретиться с тобою, так как мы еще не все обговорили.

— Через час буду у тебя в канцелярии, — соглашается Франк. Ванда провожает его к выходу. Я решаюсь пересесть с пачки киножурналов на кресло, освободившееся с уходом Франка. Поднимаюсь с места и задеваю рукой соседнюю груду журналов. Журналы соскальзывают и рассыпаются по всей комнате, я же теряю равновесие и падаю на четвереньки. Из этой прелестной позиции замечаю на полу под окном маленький позолоченный цилиндрик, укрытый до сих пор за комплектами ежегодников. Поднимаю его, поднимаюсь сам, усаживаюсь за столом, открываю цилиндрик, закрываю его и почти машинально прячу в карман.

Возвращается Ванда с синим свитером в руках. Торжественно презентует его мне. На груди свитера широкая кайма с норвежским узором.

— Это продукт курортного времяпрепровождения, — говорит Ванда. — Чудесный лыжный свитер для тебя. Примерь.

Свитер тянет под мышками и сдавливает шею. Не выношу синего цвета, в равной степени отрицательно отношусь и к норвежским узорам. Не говоря уже о том, что я не езжу на лыжах. Ванда чуть отступает, наклоняет голову и с восторгом любуется произведением своих рук.

— Еще не совсем закончен, — говорит она. — Но очень идет тебе. Посмотрись в зеркало.

— Во всяком случае он теплый, — говорю я. — Пригодится мне в тюрьме.

С трудом удается мне выбраться из будущего подарка. Ванда относит свитер на место и усаживается напротив меня, продолжая прерванную моим появлением работу, а именно — увлажняет из небольшой бутылочки кусочек ваты и оттирает им воротничок рубашки Франка.

— Ликвидирую в поте лица следы вашей омерзительной оргии, — улыбаясь, замечает она.

— Какая там оргия? Исключительно невинные танцы, — в тон ей возражаю я.

— В таком случае откуда взялась эта помада? Ты не представляешь, как трудно отмыть ее!

— Если бы ты знала, как это все произошло, то спала бы спокойно, — уговариваю я Ванду. — Просто мы выпили немножко водки, потом пришлепал сосед со своей вишневкой и женой в папильотках, которая скрасила наш бал потрепанным халатом. Франк потанцевал с нею пару тактов, причем эта недотепа умудрилась вымазать его помадой, так что тебе не из-за чего переживать.

— Пришла в папильотках и с помадой на губах? Не верю!

— Пришла в папильотках и без помады. Это я сам отвел ее в ванную, ликвидировал папильотки и раскрасил ее помадой, стоявшей на полочке.

— Действительно, это Майкин цвет, — признает Ванда. — А ты уверен, что это не сама Майка соблагоизволила украсить моего мужа помадой?

— А уж это было бы совершенно безопасно. Майка ведь не женщина!

— Ну да, не женщина! Ей даже платят за это немалые деньги!

— Именно! Майка — актриса. Это вроде кубика бульона. Бульон будет прекрасный, но в растворе, а в виде кубика никто нормальный его потреблять не станет.

— Франк как раз ненормальный. Он ведь киношник. Они близки духовно, как мне кажется.

— О Франке можешь не беспокоиться. Как впрочем могла бы не беспокоиться и о любом мужчине на его месте.

Ванда смотрит на меня с любопытством. Я чувствую, что у нее что-то вертится на кончике языка, но она справляется с искушением. С новыми силами набрасывается на воротничок рубашки.

— А все-таки мне страшно интересно, что может быть в этом сейфе? — произносит она.

— Мне тоже интересно. Если там вообще что-нибудь есть.

— Ты думаешь, твой отец мог это уничтожить? — спрашивает Ванда.

— Не знаю. Но если это нечто компрометирующее, он мог избавиться от этого, чувствуя приближение кончины и видя, что никто не обращается за депозитом.

— Ты считаешь, что это нечто могло скомпрометировать твоего отца?

— Скорее не отца, а кого-то другого. Например, черная могла отдать отцу в депозит любовные письма, которые ей писал некто из тюрьмы. Теперь она узнала, что этот человек занимает высокое общественное положение и скрывает свое криминальное прошлое. С помощью этих писем черная могла бы шантажировать его.

— Ты считаешь речь шла о шантаже?

— Ну, во всяком случае, это не мог быть такой примитивный шантаж, какой я описал тебе только что. Я говорил так, к примеру. Да черная и не походила на особу, которой кто-нибудь мог писать любовные письма. Кроме этого она не стала бы так открыто говорить по телефону о ценности депозита, если бы он представлял собой оружие для шантажа. Ведь шантаж строго наказуем. Она не стала бы так открыто признаваться в подобных намерениях.

— Что ты сделаешь с этим депозитом, когда добудешь его из сейфа?

— Не знаю. Это зависит от того, что именно я найду там.

— Монти, не притворяйся. Ты отлично знаешь, что ты там найдешь.

— Откуда я могу это знать?

— Черная сказала это тебе по телефону.

— Хочешь убедить меня в том, что это я разговаривал с нею?

— Естественно, разговаривал! С кем еще она могла бы говорить?

— Еще секунда, и я удушу тебя, на этот раз действительно совершу убийство: С самого утра в поте лица доказываю всем вокруг, что я не говорил с нею по телефону. А вы все упираетесь, что все-таки говорил. Еще раз торжественно присягаю: я не разговаривал с черной по телефону. Она не звонила мне. С шести часов вечера я сидел дома с Густавом и внимательно выслушивал, как его герой отправляет на тот свет родную тетку. Я даже не приближался к телефону. И ничего, абсолютно ничего не знаю об этом депозите!

— И ни о чем не догадываешься?

— Догадываюсь, но еще неизвестно, подтвердится ли моя догадка.

— Каким способом ты откроешь сейф?

— Я думаю, этим займется полиция. Они сумеют найти способ. Хотя разумеется я предпочел бы узнать об этом пораньше. Разреши позвонить от тебя, мне пришла в голову одна идея…

Ванда кивает.

Набираю номер, сигнал отзывается, но трубку никто не поднимает.

— Ее нет дома, — говорю я.

— Кого ее?

— Нины. Я подумал, что, может быть, Нина случайно знает необходимую комбинацию цифр. Позвоню ей еще раз.

Ванда откладывает рубашку и сидит, глубоко задумавшись.

— Не понимаю эту историю с револьвером, — говорит она. — Зачем убийца отнес его потом в канцелярию?

— А может быть, он там и застрелил черную? Или застрелил ее из другого револьвера?

— Но ведь недостает именно двух пуль? Интересно, а отпечатки пальцев на револьвере сохранились?

— Сохранились. Мои. Я взял его из ящика стола, проверял обойму, разглядывал со всех сторон и в конце концов сунул в «Фауста».