Роза Планас - Флорентийские маски

Вернувшись в родной дом на берегу реки Маус, Марк словно очнулся и расценил последнее путешествие как очередной этап в цепи холостяцких приключений, на поиски которых его друзья отправлялись каждый год с заслуживающей лучшего применения регулярностью. Самому Марку эти эскапады нравились все меньше и меньше: он начинал уставать от путешествий, на первый взгляд ярких и увлекательных, но тем не менее неспособных развеять тоску и скуку, давно обосновавшиеся в его жизни и пустившие в ней крепкие корни. Марку начинало казаться, что он попусту теряет время в этих путешествиях. По возвращении у него порой бывало чувство, что большую часть отпуска он провел в неудобных креслах залов ожидания аэропортов, в плотном окружении представителей человекообразной фауны, которые вели себя так, словно главной целью их существования было хаотическое и бесцельное перемещение в пространстве. Когда тебе уже за тридцать, глупо и смешно верить в дурацкие басни, наскоро сочиненные какой-то неграмотной гаитянской старухой, которая для большей убедительности еще и снабжала свои примитивные сказочки занудной моралью, выглядящей в наши дни полным анахронизмом. Марк втянул носом воздух – над столом все еще витал приятный аромат остывающих на блюде тостов с маслом. Дядина библиотека была самым теплым, хорошо протапливаемым помещением семейного особняка. Гамма звуков, складывавшаяся из легкого потрескивания огня в камине и стука дождя в окна, как нельзя лучше выражала настроение Марка. Когда раздался телефонный звонок, он не глядя снял трубку. На другом конце провода раздался голос Федерико, звонившего из Болоньи. Итальянец сердечно приветствовал друга и, конечно, сразу же поинтересовался успехами в решении их общей загадки.

– Нет, я пока еще ничего не выяснил. Подумываю о нашем деле и кое-что прикидываю – когда не работаю и когда мне никто не мешает, как, например, сейчас.

Федерико поспешил похвастаться весьма полезным, с его точки зрения, знакомством: на следующий день у него была назначена встреча с заведующим университетской библиотекой, человеком пожилым и немногословным, которого, как выяснилось, Федерико смог заинтересовать своей гипотезой о возможном реальном существовании Пиноккио.

– Но какой тебе прок от беседы с этим почтенным мудрецом? – спросил Марк, рассчитывая, что ирония в голосе поможет замаскировать недостаток искреннего интереса к словам друга. Для большей убедительности он даже откусил кусок тоста и громко захрустел им у самой трубки.

По мере объяснения Федерико угасший было в душе Марка интерес к этому делу пробуждался с новой силой. Оказывается, библиотекарь давно и всерьез увлекается народными сказками и его всегда интересовала загадка появления этой вроде бы простецкой истории, которая, однако, смогла очаровать бесчисленное количество детей во всем мире. Кроме того, Федерико в своей чуть сбивчивой манере поведал другу, что Коллоди – это псевдоним, а настоящее имя автора «Пиноккио» – Карло Лоренцини. Он был отставным офицером и верным последователем республиканского движения, которое возглавлял известный в те годы политик Джузеппе Мадзини.

– Представляешь себе, Джузеппе Мадзини, – настойчиво повторил это имя Федерико. – Обрати внимание, что Джеппетто – это один из вариантов уменьшительного от Джузеппе.

– Да, да, насчет этого я в курсе, рассказывай дальше. – перебил Марк, желавший как можно скорее выяснить, насколько далеко продвинулся Федерико в постижении их общей тайны.

– Идеалы республиканской Италии были Лоренцини по душе, – продолжал Федерико посвящать друга в череду своих аналогий. – Между прочим, фамилию Лоренцини носил один офицер-ловелас, которого убил на дуэли не кто иной, как старина Джакомо Казанова. Это описано в романе Артура Шницлера.

– Интеллектуальная мешанина, которой набита твоя голова, меня всегда потрясала. Но давай ближе к делу: что там насчет Коллоди?

Федерико не стал придерживать козыри и поспешил рассказать Марку о демократических и педагогических идеалах Мадзини, которые в огромной степени повлияли на формирование личности молодого Коллоди. Уволившись с военной службы, он в 1860 году занял пост в префектуре Флоренции – своего родного города. Доверили ему ни много ни мало как цензуру всех театральных постановок, осуществлявшихся в городе. Дальнейший рассказ Федерико был прерван приступом кашля. Марк воспользовался паузой в разговоре:

– Все это замечательно, но пока ничего нового ты мне не сказал. Поезжай-ка лучше во Флоренцию, поговори там с людьми, постарайся познакомиться с местными интеллигентами, эрудитами, с любителями театра. Не знаю почему, но что-то мне подсказывает: нечего и пытаться открыть тайну нашего черепа без такой поездки.

Кашель наконец отпустил Федерико, и тот поспешил сообщить Марку, что и без его советов собирался съездить во Флоренцию при первой же возможности. Впрочем, на данный момент ему приходилось довольствоваться аудиенцией у заведующего университетской библиотекой, что, с его точки зрения, было немалой победой. Федерико попросил Марка также связаться с Антонио и рассказать тому о достигнутых успехах, потому что ему самому некогда снова повторять свой рассказ. Марк заверил приятеля, что выполнит его просьбу, и вдруг почувствовал некоторую неловкость: он осознал, что добавить к рассказу Федерико ему самому совершенно нечего. Он пока вообще ничего не предпринял, чтобы помочь в столь сложных поисках. Несколькими туманными фразами он намекнул, что как раз проводит кое-какую работу, в результате которой, возможно, сможет получить ценную информацию.

В это самое время на другом конце света Антонио, отложив на неопределенное время поиски разгадки таинственного черепа, преспокойно пил пиво. На этикетке стоявшей перед ним бутылки было изображено яркое солнце, пронзающее пространство горячими вибрирующими лучами, – точь-в-точь такое, к какому привыкли и сам Антонио, и все жители огромного города Мехико. Носатый череп Антонио положил в сейф в доме отца и на некоторое время забыл о странной находке. Пока ему даже не подвернулся подходящий случай, чтобы кому-нибудь рассказать о ней. Все его мысли сейчас были заняты другим: в жизни Антонио появилась женщина. Для полноты картины следует отметить, что женщина эта была – а как же иначе? – решительно недоступна: замужняя, значительно старше его по возрасту, занимавшая ответственный пост в каком-то финансовом учреждении и, соответственно, имевшая высокое положение в обществе. Типичная начальница, окруженная плотным кольцом услужливых, но втайне ненавидящих ее подчиненных. Женщина, судя по всему, не склонная, да и вряд ли способная испытывать сложные, противоречивые чувства, а уж тем более мучиться от них. Антонио обратил на нее внимание лишь потому, что чувствовал себя одиноким: ему не к чему было стремиться и не с кем было поделиться тем, чем он, по его мнению, владел в избытке, а именно самыми невероятными знаниями о реальности, о жизни и всех ее капризах. Вспоминая красивые темные глаза женщины, Антонио ловил себя на том, что непроизвольно ему приходят на ум и черные глазницы черепа, лежавшего в отцовском сейфе. В своих фантазиях он помещал эти красивые глаза в зияющие орбиты черепа Пиноккио.