Астра - Крепитесь, други!

— Но это же обычная скидка, — простодушно возразила Лада.

— Они об этом не знают. Нет? Объясняю. «Только для вас, — скажешь ты, — только ввиду стихийного бедствия и рокового стечения обстоятельств». Понятно? Учись хитрить, девочка, на рынке работаешь.

С тяжелым сердцем Лада поехала на Кожевническую набережную. На Белорусской шел ремонт эскалатора, пришлось ехать по кольцевой линии, в толчее вокзальных «гостей столицы». На Краснопресненской многие вышли, вагон опустел, но она не села, бережа от складочек светлое пальто и шерстяное платье, зато набились с узлами и чемоданами на Киевском вокзале. Она стояла в уголке у не открывающейся двери и собирала дань с пассажиров. Смотрят. Как хорошо! Раньше в этом была новая мука, а теперь радость. В ее стеснительности любующиеся взгляды эти выручали как друзья, подпитывали уверенностью, без них снова становилось шатко.

Вот смотрит, не отрываясь, молодой военный с одной звездочкой на погонах, вот с мальчишкой-студентом она встретилась глазами, женщины тоже обращают внимание на ее лицо, по-разному, чаще по-доброму… А вот мужчина — пожилой, лет за тридцать, с лысиной — сделал вид, что уступил место тетке с корзинами, приблизился и стал смотреть на нее в упор. Лада смутилась. Только бы не покраснеть! Стихи, стихи читать, как молитву.

«Осторожно, двери закрываются, следующая станция Парк Культуры».

Пассажиры стеснились к выходу. Уходя, мужчина коснулся ее рукава и доверительно шепнул на ухо.

— Красивым девушкам очень к лицу улыбка. Советую.

Она вспыхнула. Улыбка, конечно улыбка! Таинственная, как на Востоке, загадочная, в уголках губ, как у Джоконды. О, счастье! Она окинула вагон смелым взглядом.

На Октябрьской вошли двое. Одни высокий, Громадина, другой пониже, оба с яркими спортивными сумками. Освободилось крайнее, возле нее, место. Оба вопросительно посмотрели на нее. Она отрицательно качнула головой. Сел высокий и с живостью повернулся к ней.

— А почему вы не сели?

Она улыбнулась уголками губ.

— Не хочу.

И сразу град вопросов.

— Вы с работы? Из института? Вы свободны сегодня вечером? — снизу смотрели смелые и веселые глаза Громадины, под расстегнутой курткой поблескивал олимпийский значок.

Лада смутилась, ответила что-то и вдруг покраснела совсем по-детски, с капельками пота над верхней губой.

Он опешил.

— Вы такая скромная? Не ожидал, не ожидал, — и что-то сказал другому про пот на верхней губе, про то, что не ожидал.

Еще два-три вопроса, ее сердитый неумный ответ и все было кончено. На Павелецкой они вышли, не оглянувшись, не пропустив ее вперед.

На эскалаторе Лада стояла, отвернувшись к стене, чтобы не видели ее слез. Что за мучительный день! И впереди не легче…

Просторный городской автобус с треугольной звездочкой на капоте, «мерседес,» после крутых поворотов помчался вдоль набережной Москвы-реки. Еще лежал лед, серый, грязный, как всегда в конце зимы да в промышленном районе, хотя от промышленности этой остались рожки да ножки. Лада смотрела в окно. Что делать? Вот и красивая стала, а счастья нет… Не доезжая до красно-белого корпуса старинной фабрики, «украшенной» вдоль всего фасада темной и толстой вентиляционной трубой, она вышла из автобуса, вернулась против хода метров на семьдесят, свернула в переулок. Множество вывесок украшали вход в каждый подъезд невысокого дома, половину его занимало какое-то серьезное учреждение, возле которого, отражаясь в холодных лужах, прогуливался милиционер.

«Уж не то ли это учреждение — жертва газетной опечатки?» — покосилась она на милиционера, осторожно прошла мимо, вошла в подъезд и позвонила в офис «Фототоваров».

Президент выскочил к ней с глазами волка, белыми от ярости. Казалось, он готов был разорвать ее в клочья!

— На западе с вас содрали бы двести процентов в счет ущерба! Ваше счастье, что много звонков! — бессвязно закричал он и скрылся у себя.

«Неужели такова внутренняя среда этой фирмы?» — поежилась она.

Секретарша отворила дверь в соседний кабинет, и с Ладой стал заниматься коммерческий директор, невысокий, похожий на бычка, мужчина с широким лбом и насмешливыми темными глазами. В тесном закуточке они уселись друг напротив друга, он за многослойно-заваленным столом, она за тумбочкой, придвинутой для расширения к его столу.

— На какую компенсацию вы готовы?

— Мое руководство предлагает вам извинительную скидку в двадцать процентов.

— Всего-то? Мы рассчитывали на большее.

— Это эксклюзивная скидка, только для вас.

Он усмехнулся.

— Ладно, валяйте. Заполняйте договор со скидкой двадцать процентов. Что, думаете, пожалею вас, откажусь? Нет уж, провинились, так отвечайте. Хотя лично я прекрасно понимаю, что ваше агентство не виновато ни сном, ни духом, — он был добродушен, и видно было, что его тоже позабавил этот случай.

Лада расхрабрилась.

— Знаете, как Плевако за одну минуту, на пари, оправдал подсудимого?

— Как? — в темных глазах зажегся интерес.

— Плевако, известный русский адвокат…

— Я знаю, знаю, кто такой Плевако.

— Его подсудимым был поп, растративший церковную казну. «Господа присяжные, — обратился к ним Плевако, — этот человек всю жизнь отпускал нам наши грехи. Отпустим же и мы его единственный грех».

Он усмехнулся.

— А я не отпущу. Я коммерсант, — он взял в руки поданный ею бланк. — Где видно, что это со скидкой?

И Лада, увлекшись волнением разговора, протянула ему свой, неофициальный, прайс-лист, где карандашиком, для себя, были указаны допустимые скидки до тридцати пяти процентов. И замерла с протянутой рукой, словно застигнутая на месте преступления. Волна стыда и страха чуть не лишила ее сознания.

Глянув на бумагу, он мгновенно понял все и поморщился.

— Ну и замашки у в… — он запнулся, пожалел ее и добавил, — у вашего агентства…

Размашисто подписал оба экземпляра и бросил ей.

На ватных ногах она спустилась по лестнице, добрела до метро, села в вагон. Хотелось плакать и жалеть себя…

«Но это же случайность, я не виновата! — оправдывалась она и тут же казнила себя. — Обман был с самого начала, а стыд — когда схватили за руку. Вот какая я».

В вагоне начался шум. Подвыпивший бедноватый мужик из простых задирался к молодому человеку с квадратной прической, в богатом кожаном пальто.

— Ворье! Россию продали! Жулики!

Его удерживали, он рвался, а тот стоял у дверей, сдерживаясь, в ожидании станции. Мужик вырвался, схватил парня за «грудки». Тот развернулся и врезал ему в ухо. Мужик отлетел.

— Молокосос! Отца ударил! Седого…

Пожилая женщина встала между ними. Двери раскрылись, молодой человек вышел, пострадавшего усадили на диван.