Дерек Картун - Летучая мышь

Я обдумал прочитанное и позвонил Артуру. Позже он перезвонил мне и сообщил то, о чем я его просил: имена всех членов Международного суда в Гааге.

ГЛАВА 19

Из отеля в Кельне я позвонил нашему сотруднику в Берлин и попросил перезвонить мне по спецлинии. Спустя полчаса он уже знал, что именно интересует меня в Целендорфе. Кельн был весь укутан снегом, шпили знаменитого собора вонзались в серое декабрьское небо, будто два черных пальца. Мимо с грохотом и звоном проносились трамваи, пешеходы осторожно двигались по скользкому тротуару. Таксисты заламывали несусветные цены, так что портье никак не мог с ними договориться. Какой-то коротышка с военной выправкой вышел из отеля следом за мной и тоже остановился на тротуаре. Его появление сильно меня озадачило - я приметил этого человека ещё в самолете, он сидел тремя рядами позади меня. Я кивнул ему, но он никак не отозвался. Тут как раз два такси остановились одновременно, и портье распахнул дверцу первого, приглашая меня.

- Куда вам ехать? - спросил он. Я назвал адрес.

- Леопольдштрассе тридцать четыре, шнелль! - громко повторил он, обращаясь к водителю. Коротышка остался на тротуаре - второе такси было наготове. Отъезжая, я услышал, как позади хлопнула дверца.

Решившись проверить мой убогий немецкий, я спросил:

- Что это за район, куда мы едем?

К моему удивлению, таксист понял вопрос.

- Поганое место. Худшее в Кельне. Преступлений много, не всякий возьмется туда пассажира везти. Вам-то туда зачем?

- Одного человека надо повидать.

Мы миновали грандиозное здание выставочного центра "Мессе Халле" и теперь двигались вдоль бесконечной фабричной стены. Вбок уходили ряды однообразных жилых домов, кое-где мелькали желтые огни дешевых забегаловок. Номер тридцать четыре по Леопольдштрассе оказался как все - из красного кирпича, с квадратными окнами и ступенчатой крышей. Снег кое-как припорошил мусорные баки вдоль тротуара, кучу какого-то тряпья и старое велосипедное колесо. Двое парней в клетчатых куртках стояли на ступеньках подъезда физиономии у них были неприветливые. Я спросил того, который показался посимпатичнее:

- Иоханнес Мюллер здесь живет?

- Ich weisse nicht - не знаю, - процедил он сквозь зубы.

- Может вы знаете? - повернулся я к его приятелю.

- Der Alte im dritten Stock hinten - старик с третьего этажа. - Оба снова уставились на унылый пейзаж.

Шагнув в подъезд, я очутился во мраке. Воняло мочой, кошками, дезинфекцией, из-под каждой двери тянуло вареной капустой - безошибочная примета нищеты в Германии, в каждой стране она своя. Правда, ступеньки вымыты чисто. На третьем этаже из четырех дверей - ни одной дверной таблички - я выбрал первую попавшуюся и, за неимением звонка, постучал. Из квартиры донеслось какое-то шарканье и затихло. Кто-то притаился за дверью, не решаясь отворить. Я постучал посильнее - кулаком. На сей раз ответом был металлический лязг - отложили крюк, дверь приоткрылась чуть-чуть, меня обдало запахом пота и несвежего белья. Я разглядел седую голову не выше четырех футов от пола - неведомое существо молча уставилось на меня.

- Господин Мюллер здесь живет?

- Neben an - рядом! - Дверь захлопнулась, слышно было, как крюк водрузили на место. Я тут же постучался в соседнюю дверь и услышал шаги.

- Wer ist da - кто там? - голос старческий, хриплый и слабый.

- Я к вам, господин Мюллер.

- Зачем?

- По вашему делу. Рейналь меня прислал.

Дверь отворилась, меня впустили в полутемную прихожую. Мюллер пригласил: "Kommen Sie herein" - и сам прошел вперед.

Комната была почти пустая и очень чистая. В углу топилась изразцовая печь, но тепла почти не давала. Возле печи стояла узкая кровать, напротив кухонный шкаф, газовая плита, на ней - кастрюли. Большой квадратный стол, занимавший всю середину комнаты, завален какими-то папками, связками бумаг - только небольшая территория свободна: здесь, очевидно, Мюллер писал. Я увидел исписанный мелким почерком лист и толстый справочник - он был раскрыт, страницы придавлены тяжелым распятием. Хозяин кивком указал мне на стул, сам сел на другой.

- Слушаю вас, - глубоко сидящие бледно-голубые глаза смотрели на меня недоверчиво, сухая кожа обтягивала почти лысый череп. Старый серый кардиган с кожаными заплатами на локтях, а под ним такая же серая, застиранная, непонятного цвета рубашка...

- Рейналь дал мне ваш адрес, потому что я тоже интересуюсь делом Барбье, - начал я.

- В писании сказано: "Око за око" - я добиваюсь справедливости. Пусть все узнают правду, - был ответ.

- Я и хочу знать правду.

- На суде правду скрыли. Барбье имел высокопоставленных дружков, а из меня сделали козла отпущения.

- Рейналь так и сказал. Он дал мне прочесть ваши показания насчет Маршана.

- Как это, скажите на милость, Барбье удалось улизнуть? - скрипучий голос тянул свое, Мюллер не слушал меня, весь во власти своей навязчивой идеи.

- Никто не мог тогда скрыться без помощи друзей и сообщников. Это я вам точно говорю, я был там, когда пришли американцы...

- Я с вами согласен.

Старческий голос окреп, теперь старик произносил давно отрепетированную речь. Он сжился с собственной версией событий тридцатилетней давности и не ведал сомнений:

- Барбье знал, как деньги делать, а когда у человека куча денег, так ему никакой закон не страшен. А ведь Господь наш изгнал торгашей из храма вот что надо помнить...

Он даже отбивал ритм ладонью по груде папок, сваленных на столе. Я оторвал взгляд от его руки, чтобы заглянуть в слезящиеся глаза: рука палача может быть похожа на руку хирурга. Или поэта. Но глаза совсем другие...

- Андре Маршана вы помните?

Однако перебить его было невозможно.

- ...Я сидел двадцать лет. За что? Я выполнял приказы. Как и ваши "томми" в Ирландии, как "джи-ай" во Вьетнаме. Разве есть разница? Я отсидел двадцать лет, потому что они упустили Барбье. Нарочно упустили. Я отсидел его срок. Суд неправомочен, нарушена женевская конвенция. Приговор, который мне вынесли, - это преступление против человечности.

Я все смотрел на тонкую, почти бестелесную руку, хлопающую по бумагам.

- Мне бы хотелось поговорить о Маршане и Бракони.

Рука сделала нетерпеливый жест:

- Я старик, мне скоро восемьдесят. Двадцать лет я провел в невыносимых тюремных условиях. Только вера поддерживала меня. С марта прошлого года мое заявление лежит в Международном суде в Гааге, у меня есть подтверждение...

Он вытащил из кипы тоненькую папку - доказательство того, что внешний мир официально признает существование некоего Иоханнеса Мюллера, палача, чьи жертвы - некоторые из них - как не странно, выжили. Юристы и чиновники изучают его дело, сверяют цитаты из протокола, подыскивают прецеденты чтобы разобраться, не обошлась ли Европа малость несправедливо с этим самым Иоханнесом Мюллером.