Владимир Кашин - Чужое оружие (Справедливость - мое ремесло - 4)

Кого они напоминали? Не интенданта ли?.. Как же его фамилия?.. Тогда Коваль был еще младшим лейтенантом. Сколько времени прошло! Неудивительно, что фамилия забылась... А вот руки его, наверное, до смерти помнить будет... Интендант прибежал чуть свет в милицию растрепанный, перепуганный. Руки дрожат. "Ночью, - говорит, - выехал по тревоге в лагерь, а когда вернулся, квартира - разграблена, жена задушена, лежит в коридоре..."

Коваль с оперативной группой немедленно выехал на место происшествия, на окраину Киева.

Во дворе у интенданта жутко выла огромная овчарка.

Коваль попросил взять собаку на цепь.

Хозяин поймал пса...

Подполковник вдруг вспомнил его фамилию - Бойцов.

Интендант, вцепившись в собаку, начал застегивать ошейник. Пес упирался и рычал, казалось, не только на чужих, но и на хозяина. Это, видимо, удивило и самого Бойцова. Все же он справился с овчаркой и защелкнул замок ошейника. Молодой инспектор милиции Коваль обратил внимание, как хозяин держит вырывавшуюся собаку, как сжимают его сильные пальцы ее шею, как дрожат от напряжения руки, и его словно током ударило. Пригляделся внимательнее к Бойцову. Говорит, приехал из лагеря, с песков, а у самого даже сапоги не запылены!.. Осмотрев труп женщины, Коваль подозвал товарищей и тоном, не допускавшим возражений, приказал интенданту:

"А теперь, Бойцов, расскажите, как вы задушили жену?.."

И убийца сознался.

Руки Чепикова... Нет, они не похожи на руки того интенданта. У Бойцова были будто из дерева вытесаны... А у Чепикова обычные, рабочие, живые человеческие руки. Только сейчас они словно измученные, будто каждая мозоль и царапина жалуются на неласковую судьбу.

- Так как же, Иван Тимофеевич? Пистолет у вас был системы "парабеллум". - Как всегда на допросе, Коваль не торопился, считая, что время работает на него, а не на подозреваемого. - Вы носили его с собой. Есть свидетели. Приблизительно за месяц до убийства даже уронили его на землю возле ларька. Вы еще оглянулись, не видел ли это кто-нибудь. И в лесу недавно забавлялись этим оружием.

- Выдумки все это, - поднял голову Чепиков. - Никакого пистолета у меня не было. Ни в каком лесу я не стрелял. И ничего у ларька не ронял. Кто мог видеть? А в лес ходил, когда людей не было. Мне со своей бедой ни с кем не хотелось делиться.

Сегодня он был не таким агрессивным, как в прошлый раз: начинали сказываться дни, проведенные в камере, да и все сильнее давили на него доказательства, собранные уголовным розыском. Конечно, не последнюю роль сыграло и то, что нервное потрясение, особенно ощутимое в первые дни, уже притупилось. Чепиков весь словно охладел, поник.

Коваль выдвинул ящик стола и достал папку с материалами дела.

- Вот, - сказал он, найдя нужный лист. - Показания гражданки Кульбачки. Она видела из своего ларька.

- Кульбачка? Гапка, значит. Подлая она, гражданин подполковник...

- Нам все или почти все известно, - продолжал Коваль, - и отказываться не стоит. В прошлый раз вы считали возможным отмалчиваться, даже грубить. Но теперь должны изменить свое поведение.

Чепиков оставался глухим к словам Коваля.

- Обстоятельства против меня, - тихо произнес он. - Не могу объяснить и доказать, что не виновен. Тогда уж лучше молчать.

Подполковник почувствовал, что складывается ситуация, когда подозреваемый не хочет говорить, а следователь не может вызвать его на откровенность. Нечто похожее на психологический пат. Выбраться из такого тупика непросто. Есть путь прямой к истине и есть извилистый, сквозь глухие закоулки, выбравшись из которых в конечном счете тоже приходят к истине, но это уже увеличивает вину подследственного. Выбор пути, к сожалению, зависит не только от следователя, но и от подозреваемого. И сейчас Коваль с сожалением видел, что Чепиков идет по неправильному, опасному для себя пути.

Решив дать ему возможность еще раз подумать, подполковник не торопил.

Он надорвал пачку "Беломора", выбил щелчком папиросу себе и подвинул пачку к Чепикову:

- Курите?

Чепиков отрицательно покачал головой.

Коваль закурил и поднялся из-за стола. Сделал несколько шагов вперед и назад мимо открытого окна и остановился перед допрашиваемым, который продолжал рассматривать свои разбитые, без шнурков ботинки.

- Я вырос на Ворскле, на Полтавщине, - негромко произнес он, словно говорил сам с собой.

В глазах Чепикова, который поднял голову, промелькнуло искреннее удивление: "К чему это?"

- Когда знакомился с вашим делом, - продолжал подполковник, - я узнал, что дивизия, в которой вы воевали, первой вышла к Ворскле и освобождала мой родной городок.

Коваль снова отошел к окну и, пуская в него дым, задумчиво добавил:

- Я воевал на другом фронте... Знаете, Чепиков, мне всегда хотелось встретить человека, который сражался за мой городок... Мои личные воспоминания, может быть, и не ко времени. Но не думал, что придется встретиться вот так... - Коваль отвернулся и, казалось, надолго засмотрелся на плотину, реку, старую мельницу с большим неподвижным деревянным колесом. В то же время краем глаза он видел и уголок стола, и поникшего Чепикова на стуле. Ему представилось, как этот самый Чепиков лежит на берегу Ворсклы, прижимается к мокрому осеннему песку, как прячется перед атакой в побитом осколками ивняке.

Эти обрывистые берега над Ворсклой, крутые дорожки к воде были его землей, по которой он ходил босиком. Под смертельным огнем немцев именно он, Коваль, должен был ползти по обрывистым и скользким глиняным откосам, освобождая край своего детства. Но вместо него тем нелегким путем шел солдат Иван Чепиков.

- Вы и ранены были на Ворскле? - отвернулся от окна подполковник.

Чепиков кивнул. И уточнил:

- Легко, в ногу.

- Перешли речку около разрушенного Днепропетровского моста?

- Да, - сказал, оживившись, Чепиков, и печальные глаза его заблестели; казалось, что и морщины, изрезавшие лицо, немного разгладились. - Мы вышли на крутой правый берег, к Ярмарковой площади. Брали в лоб.

- Запомнили название?

- Да уж не забылось.

Коваль внимательно всмотрелся в его лицо, оживленное воспоминаниями, и, подождав немного, сказал:

- Вы не были трусом, Иван Тимофеевич. А теперь вам не хватает смелости.

Глаза Чепикова потускнели, будто погашенная одним дуновением свеча.

- Смелости говорить правду, - уточнил подполковник. Он заметил, как допрашиваемый напрягся и руки его, большие и заскорузлые, немного приподнялись над коленями, словно хотел ими защититься.

- Взять на себя чужую вину?.. - У Чепикова перехватило дыхание. Могу взять... Мне теперь все равно. Но убийцу вы тогда не найдете.

- Нет, и вам не все равно, - возразил Коваль. - И нам тоже.

Чепиков никак не реагировал на замечание подполковника.