Юрий Кургузов - Возвращение Скорпиона

Я газовал вдоль набережной до тех пор, пока не стало ясно, что погони не будет. Когда стало, заехал в какой-то тихий дворик, переодел рубашку, а старую, с порванным воротом и забрызганную кровью, закопал в мусорном баке середь прочего дерьма. Сполоснул руки, лицо и шею водой из пластиковой бутылки и вернулся в машину. Включил свет, опять развернул план-карту города для отдыхающих. Так-так, где тут придется отдыхать в следующие полчаса? С минуту поизучал план и, сложив, засунул обратно в бардачок. Ёлки-палки, а скоро начнет светать. Надо успеть…

Двое последних обитали в частном доме. Значит, тут можно вести себя посмелее и почти без оглядки на вредных соседей. Поставив машину за углом, я вернулся и перелез через невысокий металлический забор. Собаки нет.

Подошел к двери и на всякий случай чуть толкнул ее. В больших домах народ с незапертыми воротами не живет, а в таких вот — бывает. О, слава Маниту! — повезло. И я без спроса вошел в дом.

Повсюду было темно как у негра в заднице и тихо как в могиле, только откуда-то, похоже, из ванной, доносился плеск воды. Я сделал еще несколько шагов и увидел слева полоску света из-за двери. Теперь уже ясно, что здесь обитают последний дылда и тот, маленький, коренастый, который и затащил меня в хату, из коей я вовремя завернул оглобли.

У двери ванной прислушался: там был только один. А из дальней комнаты на пол коридора еле-еле падал мягкий серебристый свет. Я осторожно подкрался к дверному проему — самой двери не было — и заглянул внутрь.

Дылда дрых на огромной как танкодром кровати, развалив свои почти два метра по диагонали. Он дрых на спине, и когда я подошел к его голове, то уже знал, каким манером буду действовать.

Я ударил его ребром ладони в… Понимаете, на лице человека есть небольшой участочек, который называется "треугольник смерти", и он настолько чувствителен, что там не нужно даже применять силу: просто тюк и все. Я и тюкнул, а он дёрнулся и затих. Козёл!..

Ну а потом я направил стопы в ванную, уже ведая, кого встречу там, — и не ошибся. И ничему не удивился. Удивился он…

Он разинул пасть, пискнул: "Вова!", но я съездил ему по харе, и он из-под душа звезданулся в ванну, ударившись головой об стену.

Воды в ванне было не очень много, но вполне достаточно. Одной рукой я схватил его за короткие жесткие волосы, а другой за шею, и…

Трепыхался он довольно долго, но ведь не может же человек без воздуха трепыхаться вечно. Когда он закачался на волнах, я тщательно вымыл руки и ушел. А перелезая через забор, вдруг подумал, что сегодня ночью двумя паразитами на свете стало меньше. И не только в смысле образном, переносном — но и самом что ни на есть прямом.

— …да уйди ты! — сердито шипел я, героически пытаясь удержаться на ногах от чрезмерных проявлений радости Джона. — Уйди!..

Удержался. Шмыгнул в ванную, а потом зашлепал по лестнице в спальню Маргариты и ни с того ни с сего вспомнил вдруг Инну. М-да… Ну ладно, ладно…

Вздохнув, толкнул дверь. Интересно, заперта или нет?

Незаперта.

Это хорошо. Значит, не придется опять спускаться за отмычками. А еще…

А еще это означает, чёрт подери, что меня здесь в каком-то смысле ждут. Вот только в каком?

А за окном уже светает…

Я храбро приблизился к кровати Маргариты. Интересно, одета или нет?

Неодета.

Это хорошо. Значит, не придется ее раздевать. А еще…

А еще это тоже означает, чёрт подери, что меня здесь в каком-то смысле ждут. Вот только в каком?

Да, за окном уже светает вовсю…

Я осторожненько прилег рядом с Маргаритой. Интересно, распопрёт или нет?

Не распопёрла.

Это хорошо. Значит, не придется клянчить и унижаться. А еще…

Однако ж вот это последнее "еще" я додумать уже не успел.

Потому что она безжалостно придавила мне голову сначала своим левым, а потом и правым полушарием. Получилось — между молотом и наковальней.

Бедная моя голова!..

Я открыл один глаз.

Затем второй.

Третий.

Маргариты рядом не было.

А может, оно и к лучшему — по крайней мере, есть хоть немного времени на размышления. Дело в том, что до меня вдруг дошло, что где-то подспудно, в подкорке, все эти дни и часы постоянно крутился вопрос: почему синьор Мошкин для своих внеслужебных финтов воспользовался столь странным маскарадом? Ну посудите сами: мент — и парик! Нет, я еще понимаю — фальшивые усы, темные очки, но парик а" ля Джимми Пейдж?!1

Хотя… Хотя, кажется, я начал кое о чем догадываться. Но нет, надо выяснить всё до конца.

Спустившись вниз, я услышал звуки жизнедеятельности на кухне, однако прошел мимо закрытой двери к открытой — во двор. Ну, спасибо хоть догадалась выпустить Джона. "Встреча на Эльбе" состоялась за почти непроходимыми кустами в самом конце сада и, как всегда, прошла в теплой и дружественной обстановке, в результате чего я пару раз сел попой на траву и, обидевшись, поплелся обратно к дому. А Джон — не поплелся. Я ему запретил.

Вернувшись в дом, я чисто автоматически забрел в малую гостиную, в которой когда-то впервые узрел Маргариту. Забрел и… обомлел: на стене тихо и мирно, будто и не исчезала, висела гитара Серого. Что бы это значило? Рита решила таким образом намекнуть, что всё остается по-прежнему, что ничего не изменилось?

Однако что-то ведь изменилось, и немало. Ну, ладно…

На кухню я вплыл с гитарой наперевес и, преувеличенно похабно терзая струны, голосом "слепых" прогнусил:

Ах, Рита, любимая Рита,

ну как твое сердце смогло

такого красавца, орла и героя

сменять на такое фуфло?

Кажется, эта проникновенная песнь песней Маргарите не шибко понравилась — взгляд ее, оторвавшийся от плиты и обратившийся на меня, посуровел.

Я моментально наступил песне на самое горло и:

— Люби меня, как я тебя! — Уже речитативом.

Ее прекрасные глаза метнули в мои менее прекрасные пучок ярых перунов.

— Замолчи!

Я с трудом увернулся и попросил:

— Love me tender, love me long1…

— Шут гороховый!

— Почему это гороховый? — обиделся я и пояснил: — Просто понимаешь, last night I said this words to my girl2, ну и… Ну и мне показалось, что она восприняла их положительно.

— Тебе показалось, — холодно процедила Маргарита.

Я тяжело вздохнул:

— Слушай, только, пожалуйста, не ври, а? Ты же отлично знаешь, что любишь меня до беспамятства больше всего на свете.

Брови ее подпрыгнули к потолку.

— Люблю тебя до беспамятства?

— Конечно, — невозмутимо подтвердил я. — Или — до безумствия. Только сама себе боишься в этом признаться…

Губка для мытья посуды больно ударила меня в висок, и я со стоном схватился за голову, а Маргарита пообещала:

— В следующий раз метну что-нибудь потяжелее.

Я грустно повесил нос.

— Тяжелее некуда…