Дональд Уэйстлейк - Вне закона

Если они оказывались вместе, он всегда был сердечен, однако предпочитал, чтобы разговор вела Эйхо. Казалось, его любопытство к ее жизни не знает предела. К ее отцу, который оставался иезуитом до тех пор, пока в возрасте пятидесяти одного года не встретил Розмэй, сестру милосердия. О Питере Джон не спрашивал никогда.

Выпадали дни, когда Эйхо вообще его не видела. Чувствовала, что Рэнсома нет на острове, но представления не имела, куда он уехал и зачем. Да и какое ей дело? Но не такими представляла она себе их рабочие отношения. От неспособности художника вернуться к живописи ей делалось не по себе. И не в ее характере было подолгу мириться с тем, что на нее не обращают внимания или даже пренебрегают ею.

— Это из-за меня? — спросила она за ужином.

Вопрос и настроение девушки удивили Рэнсома.

— Нет. Разумеется, нет, Мэри Кэтрин. — Вид у него был подавленный. Неуверенными жестами он старался заменить слова, каких не мог отыскать, чтобы утешить ее. — Нервы шалят, только и всего. Так всегда бывает. Страх берет, вот начну, и… выяснится, что черпать силу не из чего, колодец пуст. — Он помолчал, долил себе вина. Пил до и после ужина больше обычного, но вино не помогало, и Рэнсом недовольно морщился. — Берет страх, что все мое творчество окажется банальным и ужасным.

Эйхо почувствовала его уязвимость — характерную черту всех художников. Вот только не могла сообразить, чем ответить на признание.

— Вы великий художник.

Рэнсом тряхнул головой.

— Если я когда-нибудь в это поверю, мне тут же придет конец.

Эйхо встала, набрала щепотку соли из серебряной солонки и посыпала винное пятно на тонкой льняной скатерти.

— Чем могу помочь?

Он не сводил глаз с посыпанного солью пятна:

— Это помогает?

— Обычно да, если сразу сделать.

— Если бы так же легко было выводить людские пятна, — забормотал он с внезапным пылом.

— Бог все видит. — Эйхо тут же подумала, что прозвучало это чересчур беззаботно, покровительственно и не к месту. Она Бога чувствовала, но понимала бессмысленность объяснять это.

Молчание сбило внезапно одолевший его пыл.

— Я верю не с той легкостью, как вы, Мэри Кэтрин. — Он устало улыбнулся. — Но если в самом деле существует ваш Бог, видящий нас, тогда, думаю, отмщение его скорее всего в том, чтобы ничего не делать.

Рэнсом отодвинул стул и встал, глядя на Эйхо. Вытянув руку и коснувшись большим и указательным пальцами ее подбородка, приподнял ей голову. Сказал, разглядывая ее, словно в первый раз видел:

— Свет в ваших глазах — это свет из вашего сердца.

— Мило, — выдохнула Эйхо, понимая, что за этим последует. Неделями думала о том, как тогда себя вести.

Он поцеловал ее в лоб, не в губы. Словно благословение дал. И это тоже было мило. Однако накатившая эротическая волна, которой хватило, чтобы губы ее, затрепетав, раскрылись, а сердце замерло, застала девушку врасплох.

— Мне придется покинуть остров на несколько дней, — сказал он затем.

Мастерскую Рэнсом устроил в похожем на склад помещении, где когда-то стоял кинкернский маяк с отражающим зеркалом. Располагалась она на оси пронизывающего все здание маяка вала и очень походила на летающую тарелку — кругом стекло, метров десять в диаметре. Внутри имелся лифт, еще одно нововведение, но Эйхо все время поднималась и спускалась по винтовой лестнице. Сайера готовила очень хорошо, и ежедневные подъемы-спуски избавляли Эйхо от лишних фунтов, которые так и норовили налипнуть ей на бедра.

Убедившись, что день не настолько ветреный, чтобы ее сдуло с мотороллера, и холод не пронизывает до костей, она решила взять краски с мольбертом и отправиться через весь остров на этюды к бухте возле пристани.

Подъезжая к деревне, Эйхо увидела Джона Рэнсома, который отдавал швартовы крытого катера, стоявшего в конце городского причала бок о бок с сухогрузом и катерком почтового парома. Она остановила свой трещавший вхолостую мотороллер перед домиком, где жил, по сути, в ссылке при такой немногочисленной пастве одинокий священник, старик, с такой же старой экономкой. Причин держаться подальше от Рэнсома у Эйхо вроде не было, пока она не увидела за штурвалом катера Тайю. Хотя и это не бог весть какая причина. Женщину в черном она не видела, да, признаться, и не думала о ней с того самого вечера на выставке у Сая Мелличампа. Рэнсом никогда о ней не заговаривал. Очевидно, на острове Тайя бывала нечасто.

Подруга, деловой партнер, наперсница? Любовница, само собой. Но если теперь держится от них в стороне, значит, отношения в прошлом. Даже если они больше и не любовники, рассуждала Эйхо, все равно женщина может быть для него эмоциональной опорой, редкой приятной гостьей при столь уединенном существовании. Его нетрепетный рок, подумала Эйхо, не без мучительного волнения вспоминая фразу Шарлотты Бронте из «Джен Эйр».

Глядя, как Рэнсом прыгает на нос катера, Эйхо очень расстраивалась за него. Скоро за живопись он явно не возьмется. А еще росло смутное ощущение измены, не имеющее на первый взгляд смысла. И все же оно терзало ее, как призрачный отпечаток поцелуя, не дававший ей покоя всю ночь, полную путаных, загадочных снов. Снов о Рэнсоме, о том, как свернулась она, обнаженная, в мастерской, словно змейка на острой колючке.

Эйхо смотрела, как Тайя вывела катер из пристани и развернула его в сторону материка. И помчала вперед на полной скорости. Эйхо решила, улучив минутку, зайти в пустую церковь. Не пришло ли ей время позвонить в колокольчик для собственной исповеди? Умом она в этом разобраться не могла, а сердце тоже ничего не подсказало.

Сай Мелличамп, сидя за столом партнера по галерее, разговаривал по телефону, когда секретарь ввела в кабинет Питера. Во взгляде, брошенном на него Мелличампом, не было и намека на приветливость. Еще два партнера (так Мелличамп называл продавцов картин) сидели за телефонами и компьютерами. В большой комнате позади кабинета распаковывали картины.

Мелличамп вымученно улыбался тому, что слышал в трубке, и нетерпеливо дожидался, когда можно будет вставить слово.

— В самом деле, Аллен, твои восторги, я полагаю, неуместны. Нет ничего выдающегося и показательного в той случайности, которую ты именуешь успехом Рукемы. И потом, шесть миллионов… нет, даже говорить об этом не хочу. Не-е-т. Ему бы фрески в гробницах писать. Ты хотел знать мое мнение — я тебе его открыто выложил. Хорошо, будь добр, вникни во все еще раз и образумься.

Сай повесил трубку и вновь взглянул на Питера с улыбкой человека, которому хочется, чтобы посетитель уяснил — временем своим он мог бы распорядиться и получше.

— Ну скажите, — обратился он к Питеру, — с чего это вполне сообразительные молодые люди обходятся с унаследованными сокровищами как неотесанные деревенщины с автомобильным хламом? — Он пожал плечами. — Мистер О'Нилл! Счастлив видеть вас. Чем могу служить?