Виктор Пронин - Остров

Арнаутова, как огня, боялись на всех бумажных комбинатах Острова. И это давало ему силы жить. Он где-то вычитал, что хорошее настроение, довольство собой и своими делами, как ничто другое, продлевает жизнь. С тех пор Арнаутов вызывал в себе радостное состояние духа чуть ли не силком. Да, он был бодр и энергичен, но очень болезненно переносил старость. Рядом с людьми молодыми и здоровыми он чувствовал себя чуть ли не оскорбленным. Арнаутов понимал, что годы не вернешь, но ничего не мог с собой поделать. Чужую молодость воспринимал как вызов, попытку уязвить его, намекнуть о скором конце. Имея дело с молодыми специалистами, он невольно настораживался, капризничал, сопел, подолгу копаясь в цифрах, и всегда находил то, что хотел найти.

Арнаутов был богат. И это давало ему то ощущение превосходства, без которого он тоже не мог общаться с людьми. Но понимая, что это превосходство условное, оно исчезает при одной только мысли о возрасте, Арнаутов с подъемом говорил о своем железном здоровье, о долгих годах, ожидающих его на материке. Там, в южном городе Ростове, ожидал его двухэтажный дом с белыми стенами, машина «Волга», тоже белая, и яблоневый сад. Обо всем этом Арнаутов говорил часто, с неизменной обстоятельностью и... Прекрасно зная, что никогда не будет ездить в белой машине, жить в доме с белыми стенами и отдыхать в белом яблоневом саду.

Несколько лет назад Арнаутов пережил семейную драму, после которой его отношения с молодыми обострились еще больше. Дело в том, что жена Арнаутова, женщина моложе его на добрых два десятка лет, как-то во время очередного отпуска на материке познакомилась с полковником авиации и, получив предложение, написала обо всем Арнаутову. Старик очень обиделся, но препятствий чинить не стал. А когда жена уехала к своему полковнику, отправил длинное письмо в Министерство обороны о моральном разложении высших чинов армии. Естественно, летчика вызвали куда надо, что надо сказали, чем надо пригрозили. После этого жена вернулась на Остров, почти год работала уборщицей в кинотеатре. Сжалившись, Арнаутов предложил ей вернуться. Она вернулась. Теперь в ее обязанности входило стирать бывшему мужу, готовить, убирать квартиру и молчать. Женщина, за один год состарившись на все десять, согласилась. От нее Арнаутов и узнал, что после истории с его письмом дела у полковника пошли плохо, он даже запил, а однажды выстрелил себе в грудь, но неудачно, и несколько месяцев пролежал в больнице.

В тот вечер, перед отъездом в командировку, с Арнаутовым произошел странный случай, сильно поколебавший его самоуверенность и спокойствие. Глядя, как бывшая жена молча укладывает его чемодан, а потом увидев совсем рядом, очень близко ее руки, когда она пришивала пуговицу к уже надетой рубашке, Арнаутов вдруг перенесся в солнечный полдень на окраине города Запорожье, в заброшенный сад, оказался среди кустов малины и рядом с загорелой девушкой в коротком платье. Наклонившись к кусту, он нечаянно коснулся щекой ее колена. Оно было теплое и показалось почти обжигающим. Девушка засмеялась и протянула ему горсть собранных ягод. С болезненной четкостью Арнаутов увидел, как он, сорокалетний бухгалтер, тощий и неуклюжий дикарь с далекого Острова, губами берет с ее ладони теплые, нагретые солнцем ягоды. И ладонь девушки тоже была теплая, перепачканная малиновым соком...

Арнаутов совсем забыл об этом случае и теперь вспомнил о нем почти со страхом, будто узнал о себе нечто такое, о чем раньше и не подозревал. Опустив глаза на сморщенные ладони женщины, с грубо обрезанными окостеневшими ногтями, Арнаутов почувствовал, как в его изъеденной будто ржавчиной душе что-то дрогнуло.

За весь вечер он не сказал ни слова, выглядел растерянным и ушел, не попрощавшись, тихо ступая по выстиранному половичку. Только по щелчку замка жена догадалась, что он ушел.

И ДРУГИЕ... А еще в этот вечер уезжали на север Острова цыганский табор, правда, без лошадей и кибиток, армянская строительная бригада, несколько бичей, передовики нефтяного производства из Охи, многочисленные командированные, сезонники, раньше времени растратившие длинные рубли...

Когда здесь появились цыгане, никто точно сказать не мог, знали только, что прибыли на пароходе вскоре после войны и с тех пор кочуют по островному бездорожью. Летом забираются на самый север, к полуострову Шмидта, а с наступлением холодов устремляются на юг – к Аниве, Корсакову, Невельску. Что забросило их на край света, в места не очень-то располагающие к кочевому жилью, непонятно. Проходил год за годом, а цыгане не только не уезжали с Острова, а, наоборот, осваивали все новые и новые его районы, проникая иногда в такие медвежьи углы, из которых месяцами не могли выбраться. Но ни морозы, ни дожди и туманы не могли заставить их сменить одежду, в которой кочевали их предки и пятьдесят, и сто лет назад. Мужчины ходили в начищенных сапогах, приспущенных брюках и длинных черных пиджаках, женщины – в платьях до пят.

Останавливались цыгане в небольших гостиницах, с шумом и гамом занимая целый этаж. И бегали по коридорам босые сопливые пацаны, кричали на весь дом женщины, властно басили мужчины. Из номеров по такому случаю выносили ковровые дорожки, и цыгане ходили по голым доскам неторопливо и величаво, поскрипывая сапогами и глядя в замерзшие окна большими грустными глазами.

А однажды утром жильцы просыпались в необычной тишине и узнавали, что табор еще до рассвета, заняв маленький рейсовый автобус, отбыл в неизвестном направлении.

Не менее шумными были армяне, которые съезжались на Остров каждую весну. Они прилетали строительными бригадами и в глухих поселках, леспромхозах нанимались строить коровники, школы, жилье. Строили армяне быстро и добротно. И если местному начальству удавалось обойти некоторые финансовые ограничения, оно всегда с радостью заключало договор с такой бригадой. Каждому армянину в конце сезона причиталось сколько-то там тысяч рублей, но это было намного выгодней и надежней, чем довериться строительному управлению. Заключив договор с армянами, можно было особо не беспокоиться ни о транспорте, ни о материалах, ни о сроках – они развивали такую бурную деятельность, что за ними не поспевал ни один снабженческий отдел. Их представители, пересаживаясь с самолета на пароход, с автобуса на поезд, всегда находили людей влиятельных, но не отягощенных большими должностями. А через день-два, посвященных дегустации армянских коньяков, в адрес стройки отгружались лес, стекло, железо, цемент – все, что в суровых островных условиях распределялось жестко, без расчета на невиданную производительность заезжих бригад.

Армяне сами рыли канавы, прокладывали водопровод, возводили стены, стеклили окна, закрывали наряды и просили только об одном: чтобы к этим нарядам не очень присматривались. Они не знали простоев, и, вздумай кто-нибудь обобщить их опыт, Остров давно бы превратился в тихоокеанскую жемчужину страны. С армянами не могли тягаться ни горящие энтузиазмом студенческие отряды, ни местные халтурщики, ни строительные тресты.