Сэм Борн - Последний завет

Коби, ты знаешь, я никогда не был сумасбродом. Несмотря на все то, что ты видел по телевизору. Да, я часто преувеличивал, но этого требовала ситуация и необходимость докричаться до людей. Знай: сейчас мне нет нужды ничего преувеличивать. Знание, которым я располагаю, несет в себе угрозу для моей жизни, это бесспорно. Оно в высшей степени могущественно и — с учетом того, что ты сейчас делаешь, — в высшей степени актуально. Прошу тебя об одном: отнесись к моему письму серьезно, не спеши выбрасывать его в мусорную корзину. Не гони меня, не пренебрегай мной. Выслушай то, что я хочу до тебя донести. А я, в свою очередь, обещаю рассказать все без утайки. И когда ты узнаешь все, ты и поймешь все. И ты содрогнешься точно так же, как содрогнулся я сам, когда узнал. И у тебя возникнет ощущение, что на тебя снизошло слово Бога.

Ниже ты найдешь мой телефон. Позвони сегодня же, Коби. Это крайне важно. Ради тебя и меня. Ради всех нас. Твой Шимон».

Таль аккуратно положил листок бумаги на краешек стола премьера и обвел присутствующих вопросительным взглядом. В кабинете воцарилась новая атмосфера. Никто не хотел нарушать молчание первым. Заместитель премьера и министр обороны быстро переглянулись и тут же опустили глаза. А Таль вдруг поймал себя на мысли, что не в силах обернуться на своего патрона и понять его реакцию на услышанное.

— А вот мне кажется, что он элементарно тронулся, — наконец подал голос заместитель премьера Абрам Моссек. — Тяжелый случай «иерусалимского синдрома».

«Иерусалимским синдромом» называлось умопомешательство, которое охватывало некоторых паломников с неустойчивой психикой, впервые оказавшихся на Святой земле. Их можно встретить в любом уголке мира. Обычно это молодые люди, одетые в тряпье и отпустившие бороды, с горящими безумными глазами, убежденные в том, что слышат голоса ангелов.

— Я могу взглянуть поближе на это письмо? — в свою очередь, обратился к Талю министр обороны. Получив его и быстро пробежавшись по строчкам, он заметил: — Что-то не очень смахивает на стиль Гутмана. Шимон никогда не был особенно религиозен. Националист — да. Любитель политического эпатажа — несомненно. Но никак не религиозный человек. А здесь встречаются такие фразочки, как, например: «И у тебя возникнет ощущение, что на тебя снизошло слово Бога…» И еще он приводит цитату из литургии Рош-Хашана: [10] Рош-Хашан — еврейский Новый год. «Не гони меня, не пренебрегай мной…» Я, пожалуй, не был бы столь категоричен в оценках, как Абрам, но на Гутмана это точно не похоже.

Все взоры устремились на премьера в ожидании конечного вердикта. Одно слово, может, даже взгляд — и о письме тут же бы забыли. Но Ярив не спешил говорить. Он внимательно изучал копию письма, методично щелкая семечки.

Его советник решил заполнить паузу:

— Мне лично бросилась в глаза она любопытная деталь. Вот Гутман пишет в одном месте, что «пытался до последнего держать знание в тайне ото всех». Не есть ли это намек на то, что в конце концов ему это не удалось? И если мы примем решение вести расследование по этому письму, мне кажется, надо проверить всех людей, с которыми Гутман общался в последние дни своей жизни, — друзей, родственников, политических союзников. Возможно, журналистов. Из числа крайне правых. Не секрет, что многие из них были с ним на короткой ноге. И еще одна деталька, если позволите. Он пишет, что знание это несет угрозу для его жизни. Крайне опасная фраза, которую легко можно использовать против нас. Дайте этот текст правым, и они тут же уличат нас в заговоре с целью устранения Гутмана. И наконец… наши несчастные мирные переговоры с арабами. Гутман пишет: «Если бы ты увидел то, что видел я, ты бы меня понял. Ты изменился бы сам и изменилось бы все, что ты делаешь или только собираешься сделать». А ниже, господин премьер, он пишет, что вы «содрогнетесь». Другими словами, он хотел сказать: «Ты поймешь, Коби, что совершаешь крупную ошибку, договариваясь с арабами о мире». Не так ли?

— Гутман всегда выступал резко против мирных переговоров с палестинцами, — буркнул Моссек. — Можно подумать, Таль, вы открыли нам Америку.

Ярив вдруг чуть подался вперед. Все замолчали и обратили взгляды на него.

— Нет, это письмо писал не сумасшедший. В нем много страсти и эмоций, но нет никакого психоза. Это и не предсмертная записка будущего самоубийцы, несмотря на фразу об угрозе его жизни. А еще я скажу, что, если бы речь шла только о мирных переговорах, он прямо и честно — как на своих митингах — сказал бы, что я предаю интересы израильского народа, отдавая исконные территории палестинцам. Он бы опубликовал этот текст в прессе, и тот стал бы манифестом оппозиции. Письмо Шимона… — он помолчал, подбирая нужное слово, — странное и загадочное. И все-таки я думаю, что это именно письмо человека, ставшего хранителем какой-то великой тайны.

Заместитель премьера поднял было руку, чтобы что-то сказать, но босс остановил его взглядом и продолжил:

— Что нужно сделать в первую очередь? Позаботиться о том, чтобы содержание письма не стало известно никому, кого нет сейчас в этом кабинете. Амир сделает официальное заявление: экспертиза потерпела неудачу и расшифровать письмо не удалось. Если хотя бы одно слово из этого письма просочится в прессу, я уволю вас обоих, — обратил он тяжелый взгляд на опешивших Моссека и бен-Ари, — а на ваши места назначу ваших самых злейших политических оппонентов. А Амир еще и скажет журналистам, что вы передавали арабам наши государственные и военные секреты. По злому умыслу или из-за профнепригодности — это уж люди решат сами. — Премьер глянул на своего советника. — А пока, Амир, вот что. Мне совершенно ясно, что Гутман обладал тайной, в которую хотел посвятить меня и ради которой не колеблясь подверг себя смертельному риску. Узнай, что это была за тайна.

Иерусалим, вторник, 22:01

Согласно консульским правилам Мэгги всюду обязана была передвигаться в сопровождении водителя закрепленной за ней машины, который выполнял и функции личного охранника. Но в данном случае Мэгги решила пренебречь протоколом, ибо эта встреча требовала полной конфиденциальности. Поэтому она вышла на улицу Агрон и поймала обычное городское такси.

Время для раздумий кончилось. После того как Мэгги сделала шокировавшее ее открытие, пришло время действий. Покончив с анаграммой, она вновь пристально изучила фотографию Нури, стремясь понять, что именно зацепило ее в первый раз. Лицо пожилого археолога не раскрыло ей никаких тайн, и тогда взор Мэгги переместился на задний план.

Нури был заснят не в офисе, а в домашней обстановке. Он и тот, кого отрезали, стояли у книжного стеллажа. На самом краешке снимка, чуть выше плеча Нури, пестрел какой-то цветочный орнамент. Нет, это не был кусок обоев… Мэгги увеличила снимок, и ей все стало понятно. Это была богато разрисованная декоративная тарелка, стоявшая в стеллаже.