Сэм Борн - Последний завет

Из автобуса он выбрался за полночь. И лишь вдохнув свежий ночной воздух, напоенный ароматом трав и фруктовых деревьев, он понял, как же сильно воняло в «Ракете пустыни». Его спутники — немытые, заросшие клочковатыми бородами багдадцы — меж тем один за другим растворялись в ночи. Надо же, он снова в другой стране, где нет войны, убийств, грабежей. В последний свой приезд в Иорданию Махмуд был впечатлен еще сильнее. Он с восторгом вглядывался в местные денежные банкноты, на которых не было его лица, он любовался памятниками Аммана — не из-за интереса к искусству, он просто не привык видеть какие-то другие статуи, кроме как изображающие его. Здесь тоже не было подлинной демократии и выборы покупались, но по крайней мере Иордания не унижалась до такой степени, чтобы поголовно голосовать за одного-единственного кандидата.

У выхода из автовокзала его поджидал один из шестерок аль-Наари — уголовного вида паренек с кислой скучающей миной, лениво привалившийся к внешней стенке турникета. Он ничего не сказал Махмуду, только махнул рукой, привлекая его внимание. Он не предложил поднести мешок Махмуда — и не важно, что тот и сам бы его ни за что не отдал. Они быстрым шагом направились по улице Короля Хусейна. Вскоре на фоне ночного неба показались очертания римского амфитеатра. Улица была вымощена крупным булыжником, асфальтовыми были только тротуары. Провожатый вдруг прибавил шагу, и Махмуду пришлось чуть не бегом догонять его.

Почти все магазины и заведения в столь поздний час были уже закрыты. Витрины тускло отсвечивали жестяными жалюзи, наглухо скрывшими от взоров ночных прохожих то, чем могли похвастаться в дневное время. Путники свернули в один переулок, затем в другой, затем прошмыгнули под низенькой аркой, поднялись по маленькой лесенке, еще свернули пару раз, потом спустились по другой лесенке… Махмуд скоро понял, что одному ему обратную дорогу нипочем не найти. Поспешая за своим проводником, он быстро сунул руку под куртку и нащупал спрятанный в ножнах маленький кинжал, что прибавило ему уверенности.

Вскоре до изголодавшегося в дороге Махмуда долетел вкусный аромат свежеиспеченного лаваша. Должно быть, где-то здесь ночная пекарня. А значит, пустынные дворы вот-вот кончатся. Так и случилось — уже за следующим поворотом в глаза брызнул яркий свет, и они оказались на довольно оживленной маленькой улочке. Слева, как и предполагал Махмуд, располагалась пекарня, а справа — небольшое кафе. Изнутри доносилась музыка. Перед входом было расставлено несколько низких столиков, за которыми сидели мужчины и потягивали кофе и мятный чай из высоких рюмок. Махмуд перевел дух — ну наконец-то он вновь среди людей.

Провожатый скрылся в дверях заведения. Махмуд осторожно последовал за ним. Они двинулись к столику в углу, за которым сидел в одиночестве какой-то юнец. Проводник коротко кивнул ему, показал рукой на Махмуда и, так и не проронив ни единого слова, исчез.

Махмуд несколько растерялся: юноша был ему не знаком.

— Прошу прощения, должно быть, это какая-то ошибка… Я ищу уважаемого аль-Наари.

— Махмуд?

— Да.

— А я Наваф аль-Наари. Тебе нужен мой отец. Пойдем.

Он вывел Махмуда из кофейни и тут же свернул в узкий и темный переулок. «Здесь он меня пырнет ножом, — подумал вдруг багдадец, — и я исчезну». Однако Наваф быстро добрался до очередной забранной жалюзи витрины и коротко постучал. Через несколько секунд жалюзи заскрипели и поехали вверх. За стеклом Махмуду открылся вид на сувенирную лавочку, каких в Аммане были сотни, если не тысячи. Комната была ярко освещена флуоресцентными лампами.

— Заходи, заходи. Чаю?

Они переступили порог лавки, и Махмуд стал осматриваться. Все стандартно — продавленные низкие диванчики и разнообразный хлам, аккуратно расставленный по полочкам, тянувшимся вдоль стен. Стилизованные в восточной манере часы и будильники, глиняные сервизы, пузырьки с водой, на которых красовались этикетки: «Вода из священной реки Иордан». Мусор, жалкие фальшивки, изготовленные специально для глупых паломников-христиан.

«Ничего, ничего, когда-нибудь и я начну торговать в Багдаде такими штучками, — подумал Махмуд. — Насыплю песка из помойной канавы в бутылку и напишу: „Священная земля садов Вавилона“».

— Махмуд? Здравствуй, дорогой!

Он обернулся и увидел перед собой сияющего аль-Наари-старшего. На старике был отлично пошитый западный костюм, который мгновенно вогнал гостя в краску — Махмуду было стыдно за свою потертую кожаную куртку, которая, пожалуй, только в багдадских забегаловках смотрелась уместно. Но дело было не только в костюме. Джафар аль-Наари весь был олицетворением успеха, о котором Махмуд пока и мечтать не смел. Он мог лишь предполагать, как сильно обогатился старый хрыч в последние пару-тройку недель. А впрочем, он и раньше не бедствовал.

— Чем обязан, друг?

— Да вот проходил мимо, решил заглянуть на чашечку ароматного чая, вспомнить старые времена…

Аль-Наари расхохотался и, обернувшись к сыну, воскликнул:

— Я совсем позабыл, что наш багдадский брат большой любитель пошутить! — Он вновь глянул на Махмуда, на лице его все еще играла веселая улыбка. — Прости, уважаемый Махмуд, но все-таки давай перейдем сразу к делу.

— Конечно, конечно, — тут же спохватился гость и тоже улыбнулся. Махмуд стремился во всем подражать Джафару аль-Наари и однажды рассчитывал разбогатеть точно так же, как и он.

Они уселись на низенький столик друг напротив друга. Сын Джафара стоял позади отца. Махмуд положил перед собой мешок и извлек из него одну из двух печатей, которые проделали с ним долгий путь из иракской столицы и были добыты, как и все остальное, во время «ночи открытых дверей» в Национальном музее. На самом деле в ту ночь Махмуду натащили несколько десятков подобных печатей, но все это был мусор, который ничего не стоил. Эти же две представляли явную ценность и сохранились так, словно еще вчера их использовал какой-нибудь древний визирь во имя своего повелителя.

Аль-Наари взвесил печать на ладони, затем положил обратно на стол, достал из внутреннего кармана пиджака очки в дорогой оправе, нацепил их на нос и принялся внимательно разглядывать товар.

— Настоящая, настоящая. Можешь мне поверить, уважаемый Джафар, Махмуд не стал бы трястись почти сутки по пустыне ради жалкой фальшивки.

Аль-Наари лишь поднял на него строгий взгляд поверх стекол очков, и этот взгляд требовал тишины. Наконец иорданец удовлетворенно причмокнул губами и проговорил:

— Хорошо, эту я беру. Что еще?

Махмуд извлек на свет вторую печать, гораздо более увесистую и богаче украшенную. Он заранее продумал тактику поведения при встрече с аль-Наари — от меньшего к большему.