Камилла Лэкберг - Запах соли, крики птиц

— Сейчас разговор не об этом, Эрик. То, что я упомянул, всего лишь детали. Сейчас нам надо мыслить масштабно, остальное приложится. — Он обратился к Фредрику Рену, который не без удовольствия следил за обменом репликами. — «Покажи мне Танум» будет продолжаться при нашей полной поддержке. — Эрлинг повернулся к прочим и пристально посмотрел на каждого.

— Разумеется, — пропищала Гунилла Челлин, обратив к нему восхищенный взгляд.

— Ну и черт с ним, пусть это дерьмо продолжается, — сердито буркнул Уно Брурссон. — Хуже, чем есть, уже не будет.

— Да, — произнес Эрик Булин кратко, но с намеком на миллион повисших в воздухе вопросов.

— Отлично, отлично, — констатировал Йорн Шустер, взявшись за бороду. — Приятно слышать, что все видят the big picture [29] Перспективы (англ.). в точности как мы с Эрлингом.

И он широко улыбнулся Эрлингу, который выдавил из себя ответную улыбку. Старик сам не знает, о чем говорит, подумал он, но лишь еще шире растянул губы. Все прошло куда легче, чем ожидалось. Черт, до чего же он ловок!

— Рыба или мясо?

— Нечто среднее, — со смехом ответила Анна.

— Прекрати, — сказала Эрика и показала сестре язык.

Они сидели на террасе, завернувшись в пледы, и пили кофе. На коленях у Эрики лежали варианты меню из гранд-отеля, и она чувствовала, как у нее увлажнилось во рту. Строгая диета последних недель усилила действие ее вкусовых луковиц и разожгла чувство голода, и ей показалось, что у нее скоро действительно потекут слюни.

— А что ты скажешь, например, об этом? — Она стала читать Анне вслух: — Раковые шейки на листьях салата, приправленные лаймовым уксусом, — на закуску, палтус с базиликовым ризотто и обжаренной в меду морковью — на горячее, а потом чизкейк в малиновом соусе — на десерт?

— Господи, как вкусно! — воскликнула Анна, которой вроде бы тоже пришлось сглотнуть слюнки. — Особенно великолепно звучит палтус! — Она отпила кофе, поплотнее замоталась в плед и посмотрела на простиравшееся перед ними море.

Эрика не переставала удивляться тому, как сильно изменилась за последнее время сестра. Она взглянула на профиль Анны и увидела на ее лице такое спокойствие, какого просто не могла припомнить. Она всегда волновалась за Анну. Приятно, что теперь можно немного расслабиться.

— Представляешь, как бы порадовался папа, если бы увидел, что мы с тобой сидим и болтаем, — сказала Эрика. — Он всегда старался внушить нам, что мы должны сблизиться как сестры. Считал, что я понапрасну опекаю тебя, будто мать.

— Я знаю, — с улыбкой отозвалась Анна, повернувшись лицом к Эрике. — Со мной он тоже беседовал, пытаясь заставить брать на себя больше ответственности, стать более взрослой, не перекладывать все решения на тебя. Ведь я именно так и поступала. Сколько бы я ни протестовала против твоей опеки, она мне в каком-то смысле нравилась. Мне казалось естественным, что сильной и заботливой из нас двоих должна быть ты.

— Интересно, как бы все получилось, если бы эту роль взяла на себя Эльси. Ведь это было ее делом, а не моим. — Эрика почувствовала, что в груди у нее что-то сжалось при мысли о матери, которая все их детство присутствовала рядом лишь телом, но не душой.

— Строить предположения не имеет смысла, — задумчиво сказала Анна, натягивая плед до подбородка. Они сидели на солнце, но ветер был холодным и пытался проникнуть во все щелочки. — Что мы знаем о ее прошлом? Если вдуматься, я не могу припомнить, чтобы она когда-нибудь рассказывала о своем детстве или о жизни до встречи с папой. Разве это не странно? — озадаченно заметила она. Раньше она об этом как-то не задумывалась — просто принимала как данное.

— Мне кажется, она вообще была странной, — откликнулась Эрика и засмеялась, чувствуя в собственном смехе вкус горечи.

— Нет, я серьезно, — запротестовала Анна. — Ты можешь припомнить, чтобы Эльси рассказывала о своем детстве, о родителях, о том, как встретила папу, о чем угодно? Я не могу вспомнить ни единого слова. И у нее полностью отсутствовали фотографии. Помню, я однажды попросила ее показать фотографии бабушки и дедушки, а она страшно рассердилась и сказала, что те умерли слишком давно и она представления не имеет, куда подевала подобное старье. Разве это не странно? Ведь все хранят старые фотографии или, по крайней мере, знают, где они лежат.

Эрика вдруг осознала, что Анна права. Ей тоже ничего не известно о прошлом Эльси. Будто бы их мать появилась на свет только в тот миг, когда делали их с Туре свадебную фотографию. До этого… ничего.

— Ну, ты со временем могла бы провести кое-какое расследование, — предложила Анна, которая явно не хотела оставлять данную тему. — Ты ведь это умеешь. Но сейчас, думаю, нам стоит вернуться к меню. Ты решила остановиться на последнем варианте? По-моему, звучит великолепно!

— Надо сперва узнать у Патрика, подойдет ли это ему. Правда, должна признаться, мне кажется несколько тривиальным терзать его такими вещами, когда он вовсю занимается расследованием убийства. Как-то это… несерьезно, что ли.

Она опустила меню на колени и мрачно посмотрела на горизонт. В последние дни она Патрика почти не видела, и ей его не хватало. Разумеется, она понимала, что он вынужден работать с полной отдачей. Ведь произошел такой кошмар, как убийство девушки, и Эрика знала, что больше всего на свете Патрику хочется поймать виновного. Вместе с тем то, что он так интенсивно работает и делает нечто столь важное, еще больше подчеркивало отсутствие серьезного занятия у нее. Конечно, ее задача тоже важна — ведь роль матери, само собой, важнее любой другой, она знала это и ощущала. Однако все-таки не переставала мечтать делать что-то… серьезное, что дало бы ей возможность чувствовать себя Эрикой, а не мамой Майи. Теперь, когда Анна начала возвращаться к жизни, у нее появилась надежда попытаться хоть по нескольку часов в день писать. Она поделилась этой мыслью с Анной, и та с энтузиазмом согласилась забирать на это время Майю.

Поэтому Эрика начала поиски новых идей, реального убийства, интересного с психологической точки зрения, из которого, как ей казалось, сможет вырасти хорошая книга. После двух предыдущих романов ей несколько досталось от прессы. Кое-кто из критиков утверждал, что она избирает реальные убийства исключительно в погоне за сенсационными деталями частной жизни. Сама Эрика так не считала. Она всегда тщательно следила за тем, чтобы предоставить слово всем участникам драмы, изо всех сил пыталась нарисовать максимально объективную и многогранную картину произошедшего. Ей думалось также, что книги не стали бы так хорошо продаваться, не будь они проникнуты сочувствием и сопереживанием. Правда, она не могла не признать, что ей легче далась вторая книга, где лично ее с произошедшим ничего не связывало, в отличие от первой, где шла речь об убийстве Алекса Викнера. Было гораздо труднее сохранять дистанцию, когда все, что она писала, окрашивалось личными переживаниями.