Сан-Антонио - Привет, святой отец!

— Браво, папаша! Пардон: святой отец. Это колоссально! Колоссально, но щекотливо. Эти господа подымут всех на ноги, если мы у них поотрываем бороденки.

— Мы прикинемся сомнамбулами. Сейчас увидишь, я начну с наших приятелей по комнате.

Он вскочил с постели в рубашке и приблизился к соседней кровати. Осторожно ухватил за бороду и потянул. Поп, который храпел в стиле «Индианаполис», издал глухое восклицание. Берю застыл. Поп повернулся на другой бок и снова захрапел.

— У него — натуральная, — подтвердил Берю, — Ты видишь, они даже не просыпаются от этого! Я займусь левой стороной дортуара, а ты в это время — правой, идет?

Началась самая невероятная игра в «вырви репку» в моей жизни. Я приступил с самого конца зала. Незабываемое развлечение, друзья мои!

Я проникаю в помещение храпунов. Тяну за бороду попа на ближайшей кровати, ее упругое сопротивление говорит о том, что она подлинная. Спящий не просыпается. Другого... Опять настоящая!

Но обладатель последней поднялся на своем ложе. Пока он с изумлением взирал на меня, я продолжал свой обход и тряс за бороды двух оставшихся сожителей. Обе оказались натуральными. Они пробудились. Тогда я притворно весь содрогнулся и поглядел вокруг себя так, как будто только что очнулся от кошмара. В качестве извинения я осенил их крестным знамением и покинул их бокс, дабы проникнуть в следующий. Пока я переходил, Берюрьер показался из-за занавеса. Я вопросительно поднял бровь, он приблизился.

— Я нашел технику на случай, если кто проснется, — сказал он.

Он сделал рубящий жест.

— Запястьем по виску. Это их хорошо успокаивает.

Вдруг, когда я обследовал свой третий бокс, раздался знакомый мне свист. Жиртрест что-то нашел. В самом деле, он подал мне знак, чтобы я спешил к нему. Я подошел, и он показал мне на спящего типа, которому он только что надвинул бороду на глаза.

— Вот первый, малыш Сан-Антонио! — ликующе заявил он. — Дрыхнет без задних ног, даже не шевельнулся.

Я наклонился над кроватью. Ни черта не видать в этом дортуаре! Я чиркнул спичкой, чтобы разглядеть спящего, и тут мне пришлось быстро-быстро зашевелить мозгами. Это был не кто иной, как Кессаклу. Но это еще не все. Бедняга переводчик был мертв — как содержимое банки сардин. На шее у него еще была задушившая его веревка, язык висел между зубов... Он был еще теплый — значит, убийство было совершено только что.

Берю, наблюдая эту драму, совершенно обалдел.

— Ну что! Похоже, мы опоздали. Это один из твоих зуавов?

— Нет, это полицейский.

— Что?

— Он должен был следить за мною, найти мой след, и он-таки прибыл сюда. Но ребята, которых я ищу, выследили его и испугались... Возьмем себя в руки и зацапаем их.

Я вернул фальшивую бороду Кессаклу в нормальное положение, и мы продолжили наши поиски.

Меня охватила лихорадка. Я все яростнее дергал и дергал за бороды, все чаще успокаивал проснувшихся коротким ударом. Скорей! Скорей! Срочно! В шестом боксе я оцепенел. Кровь застыла в жилах. Две кровати были пусты. Я заметил на подушках две бороды. Наши птички упорхнули. Нельзя терять ни минуты.

— Атас, Берю! — бросил я... — Рвем когти, приятель. Мои шельмецы исчезли.

Мы сбросили бороды и сутаны.

Все двери закрывались на засовы, так что невозможно было проникнуть внутрь, если вам не откроют, но зато очень легко выйти. Нам было еще проще, поскольку все засовы были отодвинуты. Наши похитители Ники уже проложили дорогу.

Мы спускались бок о бок по дороге, по которой с таким трудом утром вскарабкивались на ослах. Умеренность в пище — не совсем то, что способствует хорошему физическому состоянию человека.

— Если бы моя Берта меня сейчас увидала, — запыхавшись, говорил мой Быстроногий друг, — она бы меня и не узнала.

Поскольку я шел впереди, я воздержался от ответа. Эта греческая ночь была восхитительна. Ночные насекомые трещали, как костер из виноградной лозы [14] Встречаются люди, которые любят такое. Автор моего склада должен заботиться о всякой публике (прим. Сан-Антонио). . Небо казалось бархатом, к которому прикололи серебряные звезды, чтобы украсить мантию ночи [15] Для слишком эмоциональных читателей мой издатель предлагает баночку душистого вазелина и дюжину носовых платков (прим. Сан-Антонио). .

Мы спустились с горы Фоскаос. Домики порта кольцами окружали бухту. В половине одиннадцатого на колокольне пробили один раз — из соображений экономии и чтобы никого не разбудить.

Я остановился, вся грудь в огне. Большой писатель сказал бы, что мое дыхание было похоже на кузнечные мехи!

— Что, кислорода не хватает? — задохнулся Жирный.

— Молчи. Слушай!

Я прислушивался всеми своими слуховыми нервами. Плеск моря, шелест бриза. Но мое опытное ухо уловило и другой шум, более глухой, более человеческий. Он шел от северного мола (это был неподходящий момент, чтобы путать стороны света, хотя голова и шла кругом).

— Надо подползать, Жирный! — решил я, потому что у меня было впечатление, что мои мореплаватели как раз в этот момент заняты похищением судна. Надо взять их тепленькими.

— Руки вверх! — приказал я.

Не знаю, поняли они или действовали инстинктивно, но только они повиновались.

— Выходите из лодки!

Один из них вскарабкался на мол. Я дал знак его маленькому приятелю последовать за ним. Появился Берю и из осторожности прошел за спиной у негодяев. Я начал обращаться к тому, который, казалось, скорее схватывает, чем другой.

— Ты понимаешь французский?

— Да.

— Как тебя звать?

— Олимпиакокатрис; я работал билетером в парижском мюзик-холле.

— А теперь ты стал убийцей на греческом острове!

Он задрожал — что ж, это было его неотъемлемое право.

— А кроме того, ты скоро и сам можешь стать покойником на том же самом греческом острове, — добавил Берю, который любил проявить себя в такие исключительные моменты.

— Это не я, — пробормотал Олимпиакокатрис. — Это он.

Всегда одно и то же, дорогие мои. Блатные, когда их прижмешь, тут же вешают крылышки и отбрасывают всякое человеческое достоинство.

Я передал свою пушку Берю и прыгнул в лодку. Надо было чертовски расшевелить замок, чтобы он наконец поддался на уговоры, — брать его чувствами, аргументами, лестью и так далее. В конце концов он ответил «да». Но как раз в это мгновение Берю издал крик, свидетельствовавший о том, что кому-то здесь все-таки палец в рот не клади. Это компаньон Олимпиакокатриса молниеносно и грациозно лягнул его по яйцам. Жирный согнулся вдвое, сраженный этим ударом по своей мужской чести и мужской силе. Тогда тот со страшной силой дал ему коленом по физиономии. И вот мой толстый болван опрокинулся и исчез с другого края мола. Я услышал тяжелый всплеск, и фонтан брызг поднялся в звездное небо.