Пол Бенджамин - Пропущенный мяч

— Собственной персоной, — ответил я. — Что я могу для вас сделать?

— Не для меня, Клейн. Для самого себя.

— Например?

— Например, исчезнуть.

— Я уже пробовал. Но магическое зелье оказалось недостаточно сильным. Мой нос все время проявлялся.

— Предупреждаю, что если вы не испаритесь по собственному желанию, вас испарят насильно. Вы пожалеете о своем упрямстве. Впрочем, покойники не испытывают сожаления, не так ли?

— Послушайте, если вы хотите уговорить меня подписаться на «Нью-Йоркер», оставьте эту затею. Я не собираюсь возобновлять подписку на этот журнал в следующем году.

— Вам надо уматывать подальше от всего, что касается Джорджа и Джудит Чепмэн.

— Все, кого я встречаю в последние дни, говорят только об этом. Все так заботятся о моем здоровье, что даже советуют мне поехать в отпуск. Но мне хорошо и здесь. В мае Нью-Йорк так прекрасен, почему бы вам не позвонить в ноябре? Возможно, осенью ваше предложение меня заинтересует.

— В ноябре будет слишком поздно, Клейн. Вы к тому времени умрете.

— И ромашки тоже умрут. Закончится очередной телесериал, птицы улетят на юг. Что дальше?

— Прощайте, Клейн. Вы глупец.

— А у вас зато насморк. Мне легче.

Так начался день. Я не собирался переживать из-за такой мелочи. Я слышал слишком много угроз, чтобы обращать внимание на еще одну. Я достиг предела беспокойства за эту неделю и отныне не мог оборачиваться назад. А впереди была стена. Проблема состояла в том, чтобы преодолеть ее, не видя поблизости ни одной двери.

За то время, пока мы не виделись, Чип потолстел и стал носить очки. Перемены во внешности замечаешь тогда, когда встречаешь через много лет старого приятеля. Время оказалось беспощадным к Чипу. Округлившаяся талия не феномен для мужчины, перевалившего далеко за третий десяток. Но в нем помимо этого появились признаки старости, изношенности. Я даже не сразу узнал его. Чип растерял всю свою шевелюру, виски посеребрила седина. Но не это сбило меня с толку — скорее его тяжеловесность и покорность судьбе. Он производил впечатление человека, который ничего больше не хочет от жизни, цепляясь за прошлое. Он был хорошим мужем и хорошим отцом, жил со своей прелестной женой и тремя детьми в богатом красивом доме. Он стал уважаемым гражданином, деля свое время между престижной работой и домашним очагом. Я засомневался, могу ли я опять называть его Чипом, как в старые добрые студенческие времена. Он подошел ближе, и мы обменялись улыбками, рукопожатиями и похлопываниями по плечу. Впрочем, было заметно, что под напускной веселостью скрывается беспокойство. Недавние события ставили его в неловкое положение, и он не знал, принимать ли меня как друга или как врага. Несколько минут мы болтали, вспоминали молодость.

Он спросил:

— Сколько же времени мы не виделись?

— Четыре года.

Чип не мог поверить, но я назвал ресторан, где мы вместе обедали в последний раз, и он в конце концов вспомнил.

— Это было двое детей и пятнадцать килограмм тому назад, — рассмеялся он.

Действительно это все было сто лет назад. Покинув приемную, он повел меня по длинному коридору. Пол был устлан толстым ковром, а стены украшали старинные гравюры XVII века в элегантных рамках. Обстановка сильно изменилась со времени моего последнего визита. Райан и Болдуин, основатели фирмы, собрались уйти на покой, и Чип стал полновластным хозяином. Офис был переоборудован в соответствии с духом времени, а интерьер служил рекламой, предупреждая клиентов, что они находятся в учреждении высшего класса и гонорары будут высокими. Посередине коридора Чип остановился и осторожно взял меня за локоть. Он хотел поговорить со мной, прежде чем мы предстанем перед Виктором Контини.

Я чувствовал себя боксером, которому арбитр напоминает правила игры перед началом первого раунда. Чип не знал, что его отец уже провел несколько раундов со мной, правда через подставных лиц. С лица Чипа исчезло выражение радушного хозяина. Радость встречи со старым институтским товарищем померкла. Лицо исказил страх, будто поблизости была спрятана готовая взорваться мина. Он заговорил почти шепотом:

— Послушай, Макс, я не знаю, что у тебя на уме, но будь осторожней, ладно? Я не хочу неприятностей.

— Я пришел не за этим. А неприятности начались еще до того, как я появился на сцене.

— Прошу тебя, не говори с ним слишком резко. У отца слабое сердце, и я хотел бы избежать всего, что может его взволновать.

— Не беспокойся. Я не из тех людей, которые могут взволновать твоего отца. Ты бы лучше обо мне беспокоился.

— Не забудь, что я сделал тебе большое одолжение, устроив вашу встречу.

— Я упомянул тебя в своем завещании, так что успокойся, Чип. Игру веду не я, а твой папа.

Чип с несчастным видом поджал губы, понимая, что не властен надо мной.

— Я знал, что это ошибка, — сказал он. — Я знал, что не следовало этого делать.

Перед тем как зайти в кабинет, я спросил его:

— Как обстоят дела с Джудит, Чип?

— Я нанял Бэрльсона для ее защиты. — Он посмотрел на часы. — Сейчас они, наверное, обсуждают свою тактику на процессе.

— Я тоже скоро буду у нее. Мы в одной упряжке, Чип. Постарайся не забывать об этом.

— Знаю, знаю, — заныл он. — Я бы предпочел не быть ни в чьей упряжке. Я не гожусь для таких вещей.

— Мужайся, мой мальчик, — сказал я, хлопнув его по плечу. — Тебе надо вырабатывать характер.

Чип скорчил гримасу и открыл дверь кабинета. Его отец сидел в удобном кожаном кресле и смотрел в окно. Виктор Контини был маленьким пухлым человечком семидесяти лет и казался не более опасным, чем паук. Одет он был свободно — цветастая рубашка выглядывала из-под синего спортивного пуловера, брюки из голубой шотландки и белые мягкие туфли. Не зная о его страшном прошлом, его можно было принять за пенсионера, греющего свои старческие косточки на солнышке в Майами-Бич. Массивное бриллиантовое кольцо, украшавшее мизинец его левой руки, было единственным знаком, указывающим на то, что он жил не на средства благотворительности. Он не поднялся при нашем появлении.

— Вот мистер Клейн, — сказал Чип.

— Счастлив познакомиться с вами, мистер Клейн, — произнес старик равнодушно.

— Мы с Максом вместе учились на юридическом. Он был тогда прекрасным игроком в бейсбол, — продолжал Чип.

— Очень интересно, — ответил Контини. Так усталый отец отвечает на лепет трехлетнего сына, который с гордостью показывает исчерканный каракулями листок.

— А теперь оставь нас, Чип. Нам с мистером Клейном надо поговорить о делах.

Чип вспыхнул от стыда. Отец так с ним обращался тысячи раз, и тысячи раз Чип испытывал это жгучее мучительное унижение. Он не смог противостоять отцу пятнадцать лет назад, когда это могло оказать решающее значение для всей его жизни, а теперь было поздно что-то менять. Принятое Чипом решение заключалось в том, чтобы стать таким человеком, каким не был его отец, — искренним, прилежным, честным. С одной стороны, этот выбор польстил отцовской гордости. С другой — он навсегда помешал Чипу завоевать отцовское уважение. Брайан Контини достиг всего сам, но для отца он оставался маленьким послушным мальчиком, получающим хорошие отметки. Отец никогда не считал его равным.