Наталия Левитина - Стопроцентная блондинка

– Пошел вон, болван! – передернулась от омерзения Настя и бросилась к машине: скорее прочь из города! Назад в лес, к любимому и недоступному Атаманову!

С замиранием сердца Настя преодолела последний поворот. И едва увидела на поляне знакомый дом с окнами, сияющими в темноте уютным желтым светом, ее наполнила внезапная радость.

Домой! Домой!

Надеюсь, он не пригласил натурщиц?

«Нексия» заехала во двор. Настя вышла, чтобы закрыть ворота, и через минуту замерла от страха: кто-то навалился на нее сзади.

Ах нет, это был не медведь! Это был Атаманов.

– Снежинка моя, ты вернулась! – весьма романтично прошептал он и уткнулся носом в Настино ухо.

Настя извернулась в его объятиях и оказалась с художником лицом к лицу.

– Ты ждал? – не поверила она.

– Конечно ждал! – признался Атаманов. – Я с ума сошел, дожидаясь тебя. Думал, ты не вернешься! Ничего не мог делать – ни рисовать, ни есть.

– Даже есть?! – задохнулась Настя. Именно это и обозначало истинную глубину переживаний художника. Ведь он отличался отменным аппетитом.

– Я практически голодал. На нервной почве. Съел всего лишь тарелочку супа, два крохотных антрекотика и пяток пирожков с капустой. Ну разве это еда?! За целый день!

– Да-а-а… – протянула Настя. – Красиво, правда?

Она задрала вверх голову. Ее взгляд уткнулся в фиолетово-черное небо, усыпанное звездами. Звезды горели ярким ледяным блеском, и точно так же, но только обжигая, горело что-то в груди у Насти.

– Как на картине Ван Гога, – прошептала она. – Правда?

– «Звездная ночь»? – угадал Атаманов.

– Да! Я ее обожаю! Лунный свет, синие вихревые потоки в небе, равнодушные желтые звезды – все это рождает какое-то беспокойство. Невозможность понять бесконечность вселенной, загадочность природы, грусть от сознания своей ничтожности – все для меня в этой картине.

Атаманов не стал смотреть вверх. Он рассматривал лицо Насти. А потом принял верное решение – поцеловал. И потом еще два раза. И три раза на крыльце. И еще раз двадцать за порогом дома.

– Настя, Настя, – страстно шептал он. – Никогда больше не уезжай от меня! Никогда.

Первая реакция – а она идет из глубины души – самая честная и неприукрашенная. Первое, что ощутил лейтенант Воробьев, узнав от Валдаева о рассыпавшемся в прах алиби художника, – раздражение и злость. У него хватало забот на службе, а товарищ капитан прибавил новых. К чему ворошить прошлое, если дело закрыто?

Но раздражение сменилось профессиональным азартом. Если алиби Атаманова липовое, не говорит ли это о причастности художника к гибели Дины Штефан? Эта мысль была бы самым простым объяснением.

С другой стороны, расследуя смерть Дины, лейтенант Воробьев не раз и не два беседовал с местным Леонардо да Винчи. Художник представлялся ему нормальным парнем, вполне адекватным. Немного шалопай, повеса, но никак не убийца. Конечно, в поселке о нем слагали небылицы. Но это понятно – ведь коллективный ум праздных пенсионерок и продавщиц даст сто очков вперед самым бредовым фантазиям Стивена Кинга.

Воробьев считал себя достаточно опытным психологом, и, как опытный психолог, он полагал, что Атаманов не способен хладнокровно столкнуть с горы красавицу подругу. Да и зачем? «Черт, ну как же неудачно скапустилось его алиби, – горевал Сергей.

– Придется начинать заново…»

И тут он вспомнил о новой пассии Атаманова. Потрясающая блондинка с карими, почти черными глазами. Когда Сергей с ней встретился, она убирала во дворе снег. Золотистые пряди выбились из-под капюшона, щеки горели румянцем. Весь поселок только о том и говорил, что художник выписал из города очередную красотку.

Напоровшись случайно на Атаманова, лейтенант вызнал, как зовут его «экономку». Анастасия Николаевна Платонова… «Как же, – усмехнулся Сергей.

– Такие блондинки именно экономками и работают». Проницательно взглянув на художника, лейтенант Воробьев посоветовал ему не подпускать девушку к горе. И едва не схлопотал по морде. Что ж, реакция Атаманова была вполне объяснима – он переживал смерть Дины, а лейтенант своим замечанием швырнул целую горсть соли в его рану.

«Надо смотаться в лес, проведать еще разок Анастасию Николаевну, – решил в конце концов Воробьев. – Так, на всякий случай. И с художником надо что-то делать. Ладно, потом. Сейчас абсолютно некогда».

У лейтенанта действительно было дел невпроворот.

Утро Настя встретила в постели Атаманова. Со счастливой улыбкой на лице она повернулась к живописцу, но увидела одни лишь вздыбленные подушки. Атаманов уже куда-то испарился, лишив себя порции комплиментов, готовых сорваться с Настиных губ.

Настя сладко потянулась и тут увидела его. Художник появился в дверях с подносом. Поднос и трусы – вот и все, что украшало его атлетическую фигуру. Чашки звякнули, уехали вбок. «Блин, уроню!» – панически пробормотал неопытный официант. Настя, улыбаясь, наблюдала за ним. Андрей пристроил посуду на тумбочке.

– Доброе утро! – провозгласил он. – Как самочувствие?

– Чудесное, – мурлыкнула Настя. – Это что, кофе?

– Да-с. Извольте.

– А кто из нас теперь обслуживающий персонал?

– Получается, я, – признался Атаманов. – Даже подогрел для тебя в микроволновке круассан.

– Из тех, что я купила три дня назад?!

– Они вполне съедобные.

Атаманов с волчьим рычанием отгрыз половину рогалика.

– Я почему-то испытываю зверский голод, – признался он.

– Неудивительно, после такой трудовой ночи, – улыбнулась Настя.

– Тебе понравилось?

Сомнение и надежда, прозвучавшие в голосе художника, тронули Настю. Она полагала, Атаманов весьма самоуверенный парень. А он волновался, ожидая оценки. Это его волнение было гораздо приятнее, чем торжество какого-нибудь самодовольного глупца, расценивающего стоны и вздохи партнерши как доказательство своей виртуозности.

Вместо ответа, Настя притянула к себе художника, и он с готовностью свалился на нее сверху.

– Я тебе понравился? – опять спросил Атаманов.

Настойчивый мальчуган!

– Ты мне очень понравился, – горячо прошептала Настя ему в ухо. – Ты классный!

– Ура!

– Неужели все предыдущие девочки не убедили тебя в том, что ты супер?

– Ты думаешь, у меня их было так много?

– Думаю – не меньше миллиарда!

– Ты заблуждаешься. И сильно. И что бы ни говорили предыдущие девочки, мне важно знать, что чувствуешь ты. Я влюбился, Настя.

Настя замерла. У нее перед глазами вспыхивали золотые огоньки, в висках стучало. Атаманов лежал сверху, тяжелый и приятный, и говорил фантастические вещи.

«Я влюбился…»

Неужели он и вправду это произнес? Или Насте померещилось? Нет, невозможно, чтобы все это происходило наяву.