Варвара Клюева - Чёрный ангел

- Только, знаешь, Пых, - сказал Халецкий голосом умирающего лебедя, - давай ты не будешь пытать меня, что бы это значило. Я до одышки сыт местными трудягами, их изысканные речи вот-вот полезут у меня из ушей, и если мы сейчас начнем обсасывать и пережевывать их заморочки, я жестоко обижу здешних поваров и огорчу посетителей. Они, конечно, смутно подозревают правду насчет этих чебуреков, но вряд ли обрадуются, воочию убедившись в справедливости своих подозрений. Отложим на завтра, а?

Но на следующий день их коллега Тусепов, работавший по первому трупу маньяка-"позера", каким-то чудом изловил парочку подростков, видевших месяц назад подозрительную машину в районе мостика через Яузу. Морозоустойчивые подростки предавались в прибрежном кустарнике запретным радостям голубого секса, поэтому их интерес к машине, съехавшей по бездорожному склону к реке, ограничился испуганным замиранием сердца: заметят - не заметят. Автомобиль остановился в паре сотен метров, водитель наружу не выходил, и юные содомиты решили, что незваные соседи прибыли сюда с той же целью, что и они. Поскольку соседство их нервировало, они потихоньку покинули кущи греха и отправились искать уединения в другом месте. Когда новость о трупе, найденном у реки, распространилась по округе, в мозгах подростков вяло шевельнулась мысль о том, что они, возможно, наблюдали момент доставки тела, но делиться ею с окружающими они по понятной причине не стали. И только много дней спустя один из них в кругу сверстников обмолвился о машине. Слух начал потихоньку распространяться и в конце концов достиг ушей дотошного Тусепова. Тот призвал юных геев и учинил им допрос. Геи видели совсем немного, поскольку грешили под покровом темноты, но сошлись во мнении, что машина была красной и маленькой. "Таврия" или, может быть, "Ока".

Красных "Ок" и "Таврий" в Москве и области сотни и сотни. Проверять их владельцев, даже при активной помощи московских и подмосковных участковых, работка та еще! И прежде чем открывать фронт работ, Песич хотел убедиться, стоит ли овчинка выделки. Поэтому, несмотря на субботу, он разослал своих оперативников по другим местам, где отметился маньяк, - поспрашивать, не видел ли кто в подходящее время красной малолитражки.

К вечеру субботы Бекушев чувствовал себя так, словно его пропустили через мясорубку. Сильно подозревая, что дело не столько в усталости, сколько в подлом вирусе, воспрявшем в измученном организме, он мечтал только об одном: добраться до постели и продрыхнуть все воскресенье напролет. Но из-за садиста Халецкого его замечательный план провалился. Садист позвонил в воскресенье днем и жизнерадостно сообщил:

- У меня волнительные новости, Пых. Разогревай борщ, жарь купаты, я сейчас подъеду.

- Какие купаты?! - простонал Виктор. - Я болен и лежу в постели!

- Напрасно, батенька. Болезни потакать нельзя, иначе она совсем на голову сядет. Выпей водки с чесноком и начинай отжиматься. Жратву я, так и быть, сам прихвачу по дороге.

Виктор понял, что от свидания с Халецким не отвертеться, и решил в отместку содрать с этой паршивой овцы клок-другой шерсти.

- Надоели полуфабрикаты, - сказал он капризно. - Ты обещал сводить меня в приличное кафе.

Халецкий обалдел от такой наглости, о чем и заявил коллеге с солдатской прямотой, но Виктор, почувствовав себя хозяином положения, не отступился.

- Ты вытащил меня из постели и испохабил единственный выходной. Имею право на компенсацию морального ущерба! Или в кафе, или нет меня, умер. Увидимся в понедельник.

- А ты, оказывается, живодер, Бекушев, - помолчав, поделился своим открытием Халецкий. - Ладно, черт с тобой! Чистые пруды, кафе "Торреро". Встречаемся через сорок минут.

В сорок минут Виктор, разумеется, не уложился. И не мог уложиться - одна дорога до Чистых прудов заняла сорок пять, а ведь ему нужно было еще одеться. Но сказать об этом Халецкому он не успел: гад повесил трубку. "Ну и пусть теперь дожидается, слюной истекает - мстительно думал Виктор, бредя по бульвару. Нарочно пойду медленно, чтобы знал, как раздавать директивы, а потом бросать трубку".

- Позолоти ручку, красивый, я тебе всю правду расскажу, - пропела традиционную фразу молоденькая цыганка, срываясь со скамейки ему наперерез. Он вяло отмахнулся и пошел себе дальше, но цыганка не отставала - семенила следом и тараторила что-то про ждущую его удачу, которую он, неразумный, по неведению может вспугнуть. Виктор поморщился и незаметно для себя прибавил шагу. Цыганка выкрикнула вслед короткое бранное слово и вернулась к скамейкам.

В кафе было пустынно, из полутора десятков столиков заняты только три. Борис сидел за угловым и вовсю что-то наворачивал. "Я был о нем слишком высокого мнения, - подумал Виктор. - Голодный Халецкий склонен соблюдать приличия не больше, чем разнузданный бабуин".

- Извини, Пых, я сделал заказ на свой вкус. Рыбу любишь? Я вообще-то тоже не очень, но паэлья не в счет. Садись скорее, остынет.

К "волнительным новостям" перешли только за кофе.

- Я знаю, зачем Козловский крутился на этой улице и почему наш друг Соловейчик роет землю, - объявил Халецкий, отхлебнув божественного напитка, не имевшего ни малейшего сходства с тем, что выдавали за кофе в "Макдоналдсе". Точнее, догадываюсь. Интересно, к каким выводам придешь ты. Слушай сюда. У покойного предпринимателя Мусина остались две вдовы. Сегодня утром я навестил старшую - мать погибшего Дмитрия Мусина. Сильная дамочка. Я ожидал увидеть почерневшую от горя полубезумную развалину, а встретил интересную, хотя и печальную женщину, прекрасно владеющую собой. Свою семейную историю она поведала без всякого надрыва. Занятную, между прочим, историю.

Мусины поженились студентами, им обоим только-только исполнилось по девятнадцать. Родители с обеих сторон отнеслись к браку детей прохладно - кому охота сажать себе на шею лишнего иждивенца. Поэтому молодым быстренько выменяли комнату в коммуналке и предоставили их самим себе. Жили Мусины, извини за банальность, трудно, но весело. Питались преимущественно винегретами, но гости в доме не переводились. Вечеринки, походы, поездки "на картошку", костры, гитары в общем, полный набор студенческой романтики. Институтская группа у них считалась самой сплоченной на курсе, и они свою сплоченность культивировали.

Занимающаяся заря капитализма застигла романтиков врасплох. Новоиспеченные молодые специалисты внезапно поняли, что они никому не нужны. К тому времени большинство вчерашних студентов переженилось, у многих появились дети, и, как их прокормить, было не совсем понятно. Стали крутиться, кто как умел: кто набрал технических переводов, кто переквалифицировался в строительные рабочие, кто торговал у метро бубликами. Самым неприспособленным помогали всем скопом. Подбрасывали детские шмотки, продукты, тайком запихивали в карман деньги. Небольшие, конечно, потому что все перебивались с хлеба на воду.