Варвара Клюева - Чёрный ангел

Халецкий попросил описать внешность дамы.

- Светлые волосы, темные брови, зеленые глаза с коричневыми крапинами, нос прямой, маленький, аккуратный, рот небольшой, но губы полные. Очень миловидна. Роста невысокого, пухленькая. Возраст - в районе тридцати. Я бы дал меньше, но, похоже, они с Эдиком вместе учились то ли в школе, то ли в институте. А Эдику тридцать два.

- Ладно, рассказывайте дальше, - не утерпел Виктор, опасавшийся, что этому типу вот-вот наскучит собственная откровенность и он опять начнет выпендриваться.

Но опасался он напрасно. Эжен выдержал взятый тон до конца. Подробно изложил историю, с которой явился к нему Эдик, не побоялся повторить предъявленное ему Вязниковым обвинение, воспроизвел собственную оправдательную речь, сделав акцент на своем алиби, упомянул о звонке Вязникова Джулии, привел соображения Эдика, позволившие сузить круг подозреваемых до четырех человек, рассказал, как и почему они отдали предпочтение директору "Пульсара" (Базилю) перед директором дизайн-студии (Джованни). И наконец, поведал о поездке всей компании к Джованни и о приключении, которое подстерегало их на обратном пути.

Последняя часть заставила Виктора и Бориса обменяться тревожными взглядами.

- Вы уверены, что этому Севе удалось избавиться от преследователей? - спросил Халецкий.

- Головой не поручусь. Но он долго кружил перед тем, как выехал на Ленинградку. Хвоста мы не заметили.

- А как выглядели те двое, что поджидали вас на балконе?

- Не знаю, не видел. Мы стояли на верхней площадке, а их загораживала дверь. Но Сева наверняка их "сфотографировал". Поговорите с ним.

- А тогда с чего вы решили, будто они не с вашей работы? - подозрительно спросил Виктор.

- На слух определили, - усмехнулся Эжен.

У Виктора прямо руки чесались накостылять нахалу по шее, но Халецкий, проигнорировав насмешку, задал следующий вопрос:

- Где вы расстались с Вязниковым и его спутницей?

- Они вышли за "Динамо", тут же поймали машину и повернули на Беговую.

- Евгений, люди, жаждущие встречи с Вязниковым, очень опасны. Это профессионалы, убивающие без колебаний и не оставляющие следов. Боюсь, Николая Усова, который попал к ним в лапы, мы с вами никогда не увидим - ни живым, ни мертвым. Но у нас еще есть шанс спасти Эдуарда и его подругу, если мы опередим убийц. Сосредоточьтесь, пожалуйста. Постарайтесь припомнить какое-нибудь замечание Вязникова, какую-нибудь обмолвку, которая помогла бы нам побыстрее их найти.

Халецкий умел быть убедительным. Его маленькая речь произвела впечатление. Кулаков свернул себе папироску, закурил, закрыл глаза и надолго замолчал.

- Знаете, - сказал он наконец, - когда мы ехали к Джованни, между Эдиком и этой Надей случилась легкая размолвка. Даже не размолвка, а так, шутливая перепалка. Я сидел рядом с водителем и не понял, с чего у них началось. То ли Эдик случайно пихнул Надежду локтем, то ли завалился на нее на повороте. В общем, они начали обмениваться оскорблениями - очень забавными. По-моему, цитатами из классики. Все я, естественно, не воспроизведу, но пару фраз запомнил: "Вы же всегда надо мною глумитесь, та-та-там, честь задевая мою" - это он ей. А она ему: "Вы, собственно, сами - лжец и предатель, и все обвинения ваши до очевидности лживы". Потом что-то еще про суетную гордыню и самообожание, а он ей - дескать, да ты права, я предан всякой скверне, но чья бы корова мычала...

- Зла речь твоя, мулла, и ненависть - ей мать! - внезапно процитировал Халецкий. - Ты все зовешь меня безбожником, неверным. Ты прав, я уличен! Я предан всяким сквернам. Но будь же справедлив: тебе ли обвинять?

- Точно! - Эжен взирал на милиционера, как на огнедышащего дракона, - с изумлением и трепетным почтением. - Правда, про муллу и безбожника речи не было, но последние строки - слово в слово.

- Это Омар Хайам, - скромно заметил Халецкий.

- А про лжеца и предателя - кто? - пролепетал сраженный наповал Виктор.

- Не знаю, - с явным сожалением признался опер-эрудит.

Бекушев вздохнул немного свободнее: если бы Халецкий небрежно назвал и второго автора, его, Виктора, комплекс неполноценности достиг бы угрожающих размеров.

- Я так думаю, что Эдик и эта Надя вместе учились в институте, - рискнул он высказать предположение. - В каком-нибудь гуманитарном вузе. Кто, кроме гуманитариев, способен бросаться цитатами из мировой классики? Вы тоже пришли к такому выводу, Евгений? Поэтому и вспомнили этот эпизод?

- Нет, дело не в этом. Кстати, Ирен стреляла этими цитатами с редкой непринужденностью, а образование у нее было техническим. Эпизод я вспомнил потому, что во время перепалки Надя пару назвала Эдика по фамилии. И он ее, кажется, тоже. Хотя тогда я подумал, что это прозвище. Для фамилии оно звучало несколько необычно.

- Как?!

- Не помню. Помню только свои ассоциации. Почему-то оно навело меня на мысль сразу об обеих отечественных войнах - с Наполеоном и Гитлером.

- Может, прозвище или фамилия какого-нибудь военачальника?

- Нет, скорее, географическое название.

- Бородина?

- Смоленская?

- Вяземская?

- Нет, не то. Еще почему-то была ассоциация с викингами.

- Может, с норманнами?.. Неман? - воскликнул Виктор и, увидев по глазам Кулакова, что угадал, испытал нечто близкое к эйфории. Комплекс неполноценности стремительно съежился до стандарта, и Эжен, удостоивший его, наконец, уважительного взгляда, вдруг утратил всю свою непривлекательность.

С криком "Где телефон?" Халецкий бросился в прихожую, но Кулаков остановил его, предложив воспользоваться мобильным. Через пятнадцать минут после звонка Халецкого в ЦАБ, мобильник разразился трелями из первого концерта Чайковского пришел ответ на запрос.

- Если уж начинает везти, то везет во всем, - высказался Халецкий, отключив аппаратик. - Представляешь, Пых: во всей огромной Москве живет единственная Надежда Неман! Неман Надежда Валентиновна, семидесятого года рождения. Едем!

21

Людмила проснулась от легкого движения воздуха у лица. Позже, когда она окончательно пришла в себя и оценила обстановку, ей стало ясно, что движение произвела закрывшаяся дверь: кто-то приходил в комнату проверить, не очнулась ли она. Но в первые несколько минут ей было не до логических упражнений. Попробуйте очнуться от наркотического сна в совершенно незнакомом помещении - сами убедитесь, насколько малоэффективны в эти минуты извилины коры больших полушарий.

Первая мысль Людмилы, с точки зрения здравого рассудка, не выдерживала никакой критики: девушка решила: что умерла, и душа ее вселилась в чужое тело. Руки и ноги с непривычки отказывались повиноваться, пальцы утратили чувствительность, уши - способность слышать, глаза... Глаза воспринимали какую-то картинку, но она как будто не имела смысла. Темные квадраты и прямоугольники в тусклом красноватом свете. Людмила попробовала поднять голову, но чужой желудок отнесся к этой попытке крайне неодобрительно. Только невероятным усилием воли ей удалось вернуть его содержимое на место.