Антон Чиж - Мертвый шар

Не имея желания разбираться в уголовной лингвистике, Родион отправился в чайную. Посетителей уже и след простыл. Хозяин честно признался: пришлые, вчера были и сегодня зашли. А раньше не видал. С досады Афанасий составил подробный словесный портрет, но, какой бы он ни был тщательный, под такие данные могла подойти добрая половина мужиков, шатающихся по улицам. Такие вот невыразительные мазурики попались.

Курочкин обещал, что, как увидит их, непременно задержит. Можно было не сомневаться. Родион храбрился, делая вид, что ничего страшного не случилось и вообще все это могло оказаться ерундой, но стальное сердце скрипело от обиды. Почему-то ненадежный орган был уверен: упустили тех самых важных, кто и подкинул глаз в варенье. До слез было обидно. Прямо рок какой-то.

На заднем дворе 4-го участка Казанской части было по-вечернему прохладно. Так мило – и воздухом подышать, и сигаретку выкурить. Чем, собственно, и баловались утомленные чиновники, набегавшиеся за день от души.

– Наш-то молодчик опять труп притащил, – сказал губернский секретарь Редер, выпуская струйку дыма.

– С него станется. Хорошо, хоть дело не завел, – поддержал коллежский секретарь Кручинский, скрытый в табачном облаке. – Желудь счастлив и на этом.

– У меня прямо сил нет, весь выдохся…

– Понимаю вас, голубчик, сам как загнанная лошадь. Столько бумажек перерыть.

– Заметьте, голубчик, и мы с вами даже понятия не имеем, над чем трудимся.

– Что мы, даже сам Желудь без понятия.

– Все же знаю, для чего мы потом исходим, – уверенно сообщил Редер.

– Неужели? Поделитесь, – попросил Кручинский.

– А трудимся мы ради того, чтобы кое-кто получил награду и повышение.

– Ах, как верно, коллега. С него станется.

– Этот по головам пойдет…

– Да, высоко юнец метит, чего доброго и взлетит.

– Еще всеми нами покомандует. – Чиновник Редер сделал последнюю затяжку. – Большими талантами наделен юноша.

Чиновник Кручинский вдруг задумался, погасил сигаретку и сказал:

– А вы, господин Редер, о господине Ванзарове пренебрежительно отзывались.

– Неужели? Не вы ли, господин Кручинский, ему мелкие пакости делали?

– Я? – взвился оскорбленный коллежский секретарь. – Никогда! Наоборот, всегда говорил, что Родион Георгиевич обладает исключительными талантами!

– Нет, милостивый государь! – вскричал еще громче губернский секретарь. – Это я всегда утверждал, что Родион Георгиевич – выдающийся специалист и мудрый начальник. Под его руководством – одно наслаждение служить.

Чиновники продолжали препираться, распаляясь в праведном гневе. А совсем рядом ворчал приникший к открытому окну пристав: «Вот ведь, подлецы, продали ни за грош. Сколько им добра сделал. Ну ничего, и не таких молодчиков обскакивали».

Сам же выдающийся специалист, он же исключительный талант, не зная, какой чести удостоился от недавних врагов, запечатал письмо и отправил с курьером. В письме этом сообщал господину Москвину, что дочь его среди мертвых не обнаружена, что уже неплохо. Потому что среди живых всяко найдут. Именно такой вывод можно было сделать, перевернув гору справок из всех больниц, моргов и мертвецких. Да, и просил передать привет маменьке. Довольно холодный привет, надо сказать.

Разобравшись с одним, Родион принялся за другое. Оказалось, проследить биографию госпожи Нечаевой по документам невозможно. Наверняка известно, что до недавнего времени числилась она по Врачебно-санитарному комитету бланковой проституткой. Но буквально на днях ее вычеркнули для улучшения отчетности, так что бумаги сохранились чудом. Была ли до этого билетной, и вовсе неизвестно. Как только девица переходила в другое звание, отчетность сразу улучшалась, то есть документы списывались. Никаких иных данных на нее не обнаружено. Справка из паспортного стола подтверждала: имеет разрешение на проживание в столице и приписана к меблированным комнатам Худякова. Заграничного выездного и личного паспорта не имеет.

О госпоже Незнамовой удалось выяснить несколько больше. Родилась не в Базеле, а в Петербурге, действительно была сиротой, вернее подкидышем, выросла в сиротском доме. После чего трудилась белошвейкой, продавщицей, но, что удивительнее всего, числилась бланковой, то есть проституткой, как минимум последние три месяца. С учетом даты выдачи бланка – уже семь лет. Рекорд в своем роде. Была ли до этого билетной, что вполне логично, справок не имелось. Впрочем, как и паспортов. Как с таким послужным списком ей дали ангажемент в «Аквариуме» и при этом ни один репортеришка не докопался, что на сцене выступает действующая проститутка? Истинная загадка.

А вот с одноглазым трупом было куда проще: за последние дни ни участкам, ни больницам такой подарок не попадался.

Вынырнув из океана фактов и справок, Родион ощутил, что плавает в океане вранья. Врали все. Глупо и умно, тонко и нагло, но врали. Для чего? Ответов было несколько, и только один из них, быть может, правильный. Словно разнообразные дамы и господин надели древние театральные маски и разыграли трагедию. И даже рок не забыли.

Пристроив глазастую баночку в письменном столе, Родион подхватил саквояж с чистым бельем, в которое мечтал облачиться, и связку книг, куда же без них. На выходе ему чинно поклонились чиновники Редер и Кручинский и даже устроили некоторую толкотню за честь открыть господину Ванзарову дверь.

Прогулка через уснувший Сенной рынок напомнила об усталости. Родион уже мечтал, как рухнет в подушку, как сладко сожмет ее… Он был уже у ворот своего дома, когда сзади кто-то отчаянно вскрикнул.

В хилом свете газовых фонарей предстало странное зрелище. На тротуаре распластался какой-то парнишка, выпучив глаза и тихо поскуливая. Одной рукой он сжимал нечто белое, другая была лихо заломлена за спину. Да еще удерживалась в неестественном положении профессиональным захватом.

– Фрейлейн фон Рейн? – до конца не веря собственным глазам, спросил Родион. – Что вы тут делаете?

– Спасаю вам жизнь, – ответила Ирма, пыхтя, и подкрутила захват. – А ну, лежать тихо…

Жертва застонала и слезным голосом попросила пощады.

Саквояж с вязанкой томов выпал на тротуар. Родион наклонился к пойманному: лицо обычное, посыльный в лавке или работник мастерской, лет не более четырнадцати, еще мальчишка, глуповат и трусоват. На убийцу явно не тянет. И попросил его отпустить. Паренек, скуля, потирал крученый локоть, но бежать не собирался.

– Письмо передать велели, – всхлипнув, сказал он. – А она…

– Кому письмо? – ласково спросил Родион.

– Да откуда мне знать, сказали, в квартиру №*, в дверь сунуть, и все. Рубль дали. За что обижаете…