Антон Чиж - Мертвый шар

– Экстаз и восторг?

– Конечно. Она была в эйфории и буквально искупалась в духах. Умирала смеясь. Пустой флакончик упал под диван. Все просто и виртуозно, как вы сказали. Фактически – самоубийство.

Поискав хоть какой-нибудь веский аргумент, Лебедев не нашел ничего. А потому дружелюбно улыбнулся:

– Ну, красавец усатый! Недаром Желудем уже командуете. Еще и меня, старика, погоняете…

– Аполлон Григорьевич!

– Что вы сегодня такой серьезный, юноша! Сразу видно – не были в Ялте, да. Давайте за эту маленькую победу по глотку коньяка и по сигарке… Кстати, не забудьте познакомить с этим химиком-фокусником, когда найдете. Очень любопытно узнать, что за персона. Наверняка знаете кто?

– Только смутные догадки, ничего конкретного, – неуверенно соврал Родион и сменил опасную тему: – Бромэтил применяют в хирургии?

– В основном в зубоврачебной практике.

– Им зубы лечат?

– Нет – заговаривают! Бромэтил снимает боль, особенно при удалении зуба. У этой и зубы прекрасные, и тело. Стала бы чудесной матерью…

– Хотите сказать, Нечаева беременна?

– Нет, не хочу. Но должен. Четыре недели, как по учебнику. Так сказать, peccatum originale [8]. Вы куда это собрались?

– Мне тут… Я это… И все такое… – промямлил Родион, бочком пробираясь к двери. Но не успел. Лебедев бросился в погоню с криком:

– Ага, убийцу брать? И я с вами!

Как ни убеждал Ванзаров, что брать никого не собирается и вообще едет в частный дом, криминалист был неумолим: подхватив чемоданчик и встав поперек дороги, сообщил, что без него можно уехать только через его труп. Не иначе.

Что делать? Пришлось выкинуть последний козырь:

– Разве профессиональный долг позволит вам оставить обязанности? Вон сколько дел накопилось…

– А я – в отпуске! – победоносно крикнул Аполлон Григорьевич. – Еще три недели. И долг со мной в отпуске, да. Вот так. Чего встали? Пошевеливайтесь!

Родион покорился одному из двух: то ли судьбе, то ли неуемной энергии старшего друга. Что поделать – гений.

Особняк встретил тревожной тишиной. По заведенному обычаю парадная дверь распахнута настежь, как окна спален Аглаи и мадам Бородиной. Казалось, дом покинут и предоставлен ветру. Не церемонясь, Родион вошел в гостиную, громко сообщив всем жильцам, что гости уже переступили порог. Но и после этих слов хозяева не появились. Да и слуги не спешили. Вдалеке, за малой гостиной, хлопнула дверь, и перед сыскной полицией предстал Нил, кое-как закутанный в домашний халат. Был он бос и мрачен, на лице явно читались следы пяти сортов домашней водки в бессонную ночь. Сощурившись, будто сослепу, издал утробный звук, вроде сигнала охотничьего рожка, не попросил прощения и только спросил:

– Чего это, Родион Георгиевич, в такую рань… Ждал вас не раньше вечера.

– Уж полдень близится, а завтрака все нет. Что за безобразие?

– Какой теперь завтрак. – Бородин бесцеремонно икнул. – Это кто с вами?

Лебедев выступил вперед, выпятив грудь, как вдруг сонный хозяин резво очнулся:

– Случайно не тот самый Лебедев, светило криминалистики и гений отечественной науки, чей портрет в «Ниве» печатали в рубрике «Наши великие современники»?

Аполлон Григорьевич вспыхнул тихой радостью, заметной не только дружескому глазу, стал элегантен безмерно и скромен до невозможности. Поклонившись светски, вежливо спросил:

– Имею честь лицезреть собственными очами великого бильярдиста, честь и славу русской пирамиды, бесподобного господина Бородина?

Теперь уж Нил вспыхнул тихой скромностью, запахнул кушак, сконфузился, что не одет, и предложил:

– Водки не желаете? Не знаю, что есть в доме закусить, но выпить точно найдется.

Лебедев был не прочь скрепить дружбу двух великих современников, но все испортил малоизвестный чиновник полиции, встряв в столь приятную беседу:

– А где ваша Тонька? На кухне тишина.

– Кто ее знает… Может, Аглая послала в лавку. Зачем она вам?

– Позволите? – спросил Родион, между тем направившись в коридорчик и оставляя криминалиста наслаждаться знакомством.

К луже варенья тряпка не прикасалась. Обойдя это безобразие по краешку, Ванзаров прислонил ухо к двери. В спальне было тихо, как глубокой ночью. Вежливый стук никого не потревожил. Видимо, кухарка давно встала. Да и какой прислуге позволят спать до такого часа. Из упрямства Родион нажал дверную ручку. В комнате царила темень: дверь на кухню закрыта, окон нет. Хилый луч прорезал геометрическую фигуру на полу. Пахнуло неприятным, будто скисшими щами. Просунув голову, Родион пригляделся и распахнул дверь во всю ширь.

На постели, раскрытой для сна, лежала Тонька в ночной сорочке. Голова завалилась набок. Выпученные глаза мирно и недвижно уткнулись в стену. До живота прикрывало ее одеяло, под которым остро обозначились голые ступни. Кухарка словно заснула с открытыми глазами. Вокруг раззявленного рта виднелись густые пятна белого порошка. Платок, кутавший больной зуб, съехал до уха.

Родион тронул шею – кожа холодная, мертва не меньше четырех часов. Оставалось несколько мгновений, пока в доме не начнется сумасшедший дом, новые вопли и стоны. Стараясь не шуметь, Ванзаров быстро осмотрелся. Следов было достаточно. На подушке остались вмятины, будто Тонька металась в бреду. Одежда погибшей аккуратно сложена на спинку стула, на котором торчал ночник с оплывшей свечой, стакан воды и объедок конфеты. Тут же – опустошенный пузырек с надписью «Крысiный ядъ», то есть обычный мышьяк, применяемый в хозяйстве. Рядом поместилась сложенная четвертинка писчей бумаги. Развернув, Родион обнаружил записку, писанную от руки быстрым неровным почерком.

В гостиной все было по-дружески непринужденно. Господа болтали о милых пустяках, а именно о развитии бильярда и криминалистики. Неприятный юноша снова испортил дело. Наклонившись к Лебедеву, шепнул что-то, после чего Аполлон Григорьевич мило улыбнулся, попросил прощения, подхватил чемоданчик и удалился по коридорчику. А вот удивленному, хоть и проснувшемуся Бородину потребовалось трижды повторить, чтобы собрал всех домочадцев здесь и срочно. Именно – срочно.

Первым, как ни странно, объявился Орест. Зевая сладко и протяжно, смерил гостя осуждающим взглядом и бухнулся в кресло. Аглая вышла из комнаты, запахнувшись платком, даже не кивнула, забилась в угол. Филомену Платоновну Нил вывез сам. На фоне деревянного трона с небесными сферами дама выглядела, как всегда, подтянутой и ухоженной.

– Тонька девалась куда-то, – сообщил Бородин. – Во дворе нет.

– Ничего, без нее, – Родион развернул листок. – Прошу внимания. Зачитываю вслух: «Жизнь мне теперь не мила, потому как сгубила себя любовью. Любовь моя к Нилушке всему виной. Не жалею ни о чем. Но только совесть житья не дает. Прощайте и простите меня. Прошу никого не винить. Не поминайте лихом, ваша Тонька».