Василий Кохан - Месть

- Что же делать? Может быть, вызвать областных специалистов?.. Делайте все, чтобы выздоровел...

Положила трубку.

- Балагуру стало хуже.

- Жаль, - огорчился Пасульский. И вернулся к своему рассказу.

На следующий день чуть свет Павел ушел из дома. А ровно в восемь у двора остановилась машина. Мирон, не выключая мотора, быстро погрузил вещи. Вскоре все было готово. Ирина с детьми и небогатыми пожитками покинула Орявчик...

Было воскресенье. Солнце протянуло от окна к кровати медные нити лучей. Прячась от него, Павел подвинулся ближе к стене. С тех пор, как Ирина бросила его, в хате хоть вой - тихо, пусто. А ведь было же: подойдет Ирина, скажет слово-другое, пролепечет непонятное дочь... Да и тот желторотый все трещал: "Вы не мой папа... Мама, дядька Павел опять пьяный..."

Две недели сидел в хате, словно крот, - стыдно было глаза людям показать после отстранения от работы на ферме. Зашел к нему председатель колхоза и ругал и совестил: "Для чего же, Павел, мы тебя на курсах учили?.." Но словом Кривенко не проймешь. Председатель предложил: "Иди ездовым". Дал время подумать. Павел думал сутки - и согласился.

Работа выгодная: тому мешок муки подбросишь с мельницы; тот зовет дров из леса привезти; кому-то огород нужно вспахать, удобрение завезти... Работы - только успевай. И каждый раз звонкая копейка в кармане. Для себя Павел не просил: "Кони работали - овса заработали". Или: "Дышло сломалось новое нужно". Но никто и не ждал, что Кривенко сделает что-то даром. Клали ему в карман трояк или пятерку, угощали и кормили - один же, кто ему сварит. А если когда и проходил день без калыма, тогда Павел заходил в сельский буфет, брал буханку хлеба, банку рыбных консервов, бутылку вина и шел в свой пустой, неприветливый дом.

Как-то вывозил с фермы перепрелый силос. Подошла Гафия Нитка подменная доярка.

"Вчера твою видела".

Он оперся о вилы, воткнутые в силос, широко расставил ноги и всем телом подался вперед. Не поверил:

"Обозналась ты, Гафия".

"И говорила с ней..."

"Шутки шутишь?"

"Чтоб меня гром убил!"

И Нитка рассказала, как ездила в областной центр и встретилась с Ириной: та в универмаге пальто покупала, красивое такое - пушистый воротник, на рукавах меховые нашивки.

"И где же она остановилась?" - спросил.

"В Синевце... Сказала, что получила квартиру, работает и хорошо зарабатывает. Марьянка в яслях, Митя в школу ходит... И одета по-городскому. По всему видно, в Орявчик не собирается".

Кони вдруг тронули с места.

"Тпру-у-у! Бесовы души!"

"Я завела разговор о тебе, Павел, - слушать не захотела. Да не переживай... Я смотрю - человек ты хороший. И теперь везде успеваешь: в колхозе нормы выполняешь и, кроме зарплаты, копейку имеешь. Да я, когда услышала, что она тебя бросила, не поверила: где лучшего мужа найдешь? Дура! Дмитрий ее возненавидел. Ирине бы сидеть, заботиться о тебе. Так нет: от Дмитрия к тебе, от тебя - кто знает к кому..."

"Может, она с Дмитрием?"

"Одна!.. Даже не знает, где он. Сказала, что никогда никого не подпустит к себе... И кто на нее с двумя детьми позарится? Приютил ты ее в тяжелую минуту, открыл перед нею двери, а она, видишь, как отблагодарила... Недаром говорят: черную душу мылом не отмоешь..."

Кони опять тронули. Павел, сгоняя злость, сердито огрел батогом одного, другого. Воз заскрипел, покатился...

Разговор с Гафией долго не выходил у Павла из головы, и он поехал в Синевец. Раздобыл адрес Ирины, ходил вокруг дома, высматривал среди детей Марьянку и Митю, вглядывался в каждую женщину, надеясь увидеть Ирину. Был уверен, что она обрадуется ему: Балагур не простил измены, и ей некуда податься.

Уже зажглись фонари, а Павел все еще был на Летней улице возле дома номер восемь. Наконец вошел в подъезд, постучал в свежепокрашенную дверь, над которой сипела маленькая табличка с белыми цифрами 17.

"Кто там?" - послышался знакомый голос.

"Открой, Иринка", - сказал жалобно, просительно.

Ирина не узнала Павла по голосу. К ней вечерами редко кто заходил. Синевец - не Орявчик, где друг друга знают не только в лицо, но и по имени-отчеству величают.

"Кто там?" - опять спросила Ирина громче, и Павел услышал, как топчутся дети, как что-то шепчет матери Марьянка.

"Не узнаешь, Иринка? Это я, Павел. Открой".

На стук больше никто не отозвался. "Ирина не впустит", - подумал Павел и испугался этой мысли, подошел со двора к окну. "Открой, не бойся..." Потом из-под ясеня осматривал просторный двор, поглядывал на авоську с бутылкой, несколькими луковицами и кулечком конфет "горошек". Более находчивый, может, попросил бы соседей, чтобы уговорили Ирину согласиться на короткий разговор. Но Павлу это не пришло на ум. Свет в комнате погас. Тогда он открыл и выцедил вино, швырнул пустую бутылку в кусты. Откусил от луковицы, как от яблока. Еще раз, прячась в тени стены, подошел к окну. Хотелось хотя бы услышать голос Марьянки. Но было тихо, как в могиле. Опять подошел к двери ни звука. "Хожу, как вор, еще в милицию попаду..."

Кушнирчук пыталась угадать цель визита Павла в Синевец. Хотел помириться? Просить прощения? Просто повидать дочь? Наталья Филипповна отложила карандаш и откинулась в кресле. "Кривенко мог приехать и в день рождения Ирины..."

Домой в Орявчик Павел добрался на автобусе. В бригаде после обеда не было работы. И он стал возить навоз на приусадебный участок Гецка. После нескольких ездок уселись за стол. Пили.

"Что слышно про Ирину, а, Павел?"

Кривенко хлопнул в ладони, потер одной о другую, словно растирал что-то между ними, потом дунул на ладонь - мол, улетела, пропала.

Разговор об Ирине раздражал Павла, и Гецко заговорил о конях: они у Павла что надо - и увезут больше, чем другие, и поле быстрей вспашут...

Наутро Кривенко вызвали к председателю колхоза.

"Чего ему? - недовольно буркнул Павел. - Сегодня выходной".

Гецко остался ждать у сельмага. Павел вернулся не скоро, отвел соседа в угол почти пустого магазина, и тут сзади кто-то дернул его за плечо: "Километр за тобой гонюсь. Шагом марш за мной".

На пустынной улице Степан Корилич протянул Павлу перевод на сто рублей. "Это же Ирине от Балагура", - сказал Кривенко. "А где ее искать? Дают бери. Не впервой!"

Павел колебался только миг, потом заполнил бланк, дал почтальону трешку и вернулся в магазин.

"Ну, зачем председатель вызывал?" - подступил Гецко.

"На улице расскажу".

Каменистая дорога бежала с небольшой горушки среди хат и пряталась за тенистыми деревьями, что росли по сторонам. Приятели шли, обдумывая, как теперь быть Павлу, что делать? Накануне вечером не привязал коней, они дорвались до картошки, ели, сколько хотели, и даже ветврач из района не помог.

Председатель обещал передать дело в суд. Павел решил бежать.

Утренние зори еще стряхивали над Орявчиком дрожащую росу, а он с небольшим чемоданчиком уже шел к автобусной остановке... Куда уехал Кривенко, в Орявчике никто не знал...