Николай Зорин - Сестра моя – смерть

– Вы по почте его отправили или электронкой?

– По почте. Я узнала ваш адрес в горсправке…

– Вот как! – Мне стало не по себе. Выходит, она, эта женщина, которую я вижу впервые в жизни, знает все мои «выходные данные». – Трудно, наверное, было раздобыть обо мне столько сведений? – Я насмешливо на нее посмотрела.

– Ну… – Она замялась.

– Ладно, не важно, – смилостивилась я. – О чем вы хотели со мной поговорить?

– Вот, вот, – женщина ужасно обрадовалась, – не важно, совсем не важно! Вы это сейчас поймете и простите меня. Я ведь из добрых побуждений. То есть сначала… Сначала сделала глупость, непростительную глупость, мне очень нужны были деньги, а потом поняла: да ведь это же преступление! И муж меня напугал, говорит: что же ты, дура, наделала? Вот я и стала исправлять. Узнала адрес, письмо написала. Жаль, что вы его не получили. Придется теперь все рассказывать сначала, а это так трудно!

Она вдруг вскрикнула и начала оседать, повисая на моей руке. Я не поняла, что произошло, по инерции прошла еще два шага, смутно раздражаясь на ее манеру ходить под руку и вот так вдруг повисать. Из-за этих-то моих двух шагов она упала не на спину, а ничком.

Как-то необыкновенно быстро вокруг нас собралась толпа, но я все не понимала, все пыталась ее поднять. И совсем выбилась из сил к тому моменту, когда приехала милиция. Меня оттеснили, куда-то повели. К милицейской машине – вот, оказывается, куда. Милицейскую машину мы уже проходили: это арест и старость. Сирена милицейской машины аккомпанирует признанию в убийстве. Нет, сначала следует признание – лжепризнание – и только потом… В любом случае милиция приезжает, когда происходит чья-то смерть – убийство или несчастный случай. Получается, эту женщину убили? Или опять это только несчастный случай? Не надо спешить делать признания, не надо спешить… Но вот меня уже сажают в машину, на меня смотрят таким же взглядом, как тогда Никитин. Я не виновата! Понимаете, я ни в чем не виновата. Я не убивала свою мать, я не причастна к смерти этой незнакомой мне женщины. Я…

Кто-то весь в белом – врач? – протиснулся к машине, открыл дверцу, оказался рядом со мной.

– Ей нужна помощь?

– Нам нужна! – грубо, раскатисто засмеялись рядом. – Приведите ее в чувство, и поскорее, нам нужно снять с нее показания, по горячим следам.

– Вы бы хоть не так откровенно… – интеллигентно-несмело возмутился врач.

– Что поделаешь, работа такая!

Мне дали таблетку и какую-то неизвестную успокоительную гадость в стаканчике. Врач ушел, машина поехала – сначала медленно, огибая толпу, а потом на нормальной скорости. Меня ни о чем не спрашивали, и я не решалась задать вопрос, что случилось с женщиной. А впрочем, это и так понятно, раз машина, – значит, смерть: убийство или несчастный случай, но при любом раскладе признают виновной меня.

Ехали мы не долго. Я думала, привезут в КПЗ, оказалось – в обычное отделение милиции. Может быть, она жива? Жива, несмотря ни на что? Под руку меня провели коридором – под руку! Не хватало только, чтобы опять… все повторилось. Голова закружилась. У меня там шишка и, возможно, сотрясение… Да, дело в этом. Или гадость в стаканчике оказалась слишком крепкой, в глазах все плывет… Я повисаю на чьей-то руке, я оседаю… Все повторяется, только мы поменялись местами: я оседаю, несчастный случай со мной.

– Сядьте.

К скамейке подвели и усадили, очень вовремя, иначе я бы упала… Ничком, если бы он не сразу понял, что происходит. Где-то внутри стало щекотно от смеха – все повторяется, – но я не могу рассмеяться. Мой проводник – или страж? – зачем-то достал из папки лист бумаги и теперь машет им у меня перед лицом.

– Ну как, вам получше?

Ах вот оно что, он меня в чувство приводит при помощи листка бумаги. Белая, писчая, формат А4, на ней минут через пять-десять – в зависимости от моего состояния – он начнет составлять протокол об убийстве или заставит меня писать чистосердечное признание. Ну что ж, это мы тоже уже проходили.

Засмеяться наконец получилось – и стало легче: я смогла вытолкнуть внутреннюю щекотку. Подошли еще двое. Смотрят на меня как на главное препятствие для своего счастья.

– Пройдемте в кабинет, – сказал один из вновь прибывших. – Алексеев, помогите девушке.

Алексеевым оказался тот, с грубым смехом, который меня сюда доставил. От его помощи я отказалась, самостоятельно встала, самостоятельно пошла. В кабинет мы вошли втроем.

И тут на меня опять накатило: в голове заплескались волны, ноги подкосились, и я рухнула на заботливо подставленный стул. Стул меня растрогал (я не видела, кто его подставил, но была очень благодарна этому человеку) и обрадовал: если позаботились, чтобы я не грохнулась на пол, значит, еще не исключили из общества. Впрочем, все впереди. Меня обвинят в убийстве этой женщины, можно не сомневаться. А ведь я даже не знаю, кто она такая, как ее зовут.

Смешно, тетя Саша вчера так настаивала, чтобы я обратилась в милицию – и вот я здесь. Только теперь не в качестве жертвы, а в качестве…

«Свидетель»! Нет, я не ослышалась – это слово действительно прозвучало. Неужели оно относилось ко мне? Ну да, в кабинете, кроме Алексеева и того, второго, подошедшего в коридоре, нет никого. Значит, ко мне. Но это совершенно меняет дело! Свидетель! Свидетелем я буду – с большим удовольствием, свидетелем – сколько угодно. Господи, неужели – свидетель?

– Имя, фамилия, отчество, – суровым голосом, чтобы несколько остудить мою радость, начал второй, не Алексеев. Кстати, почему он не представился? Это совершенно не по форме, он обязан был прежде всего назвать свое имя, а потом уже требовать мое.

– Озерская Алена Юлиановна, – произнесла я, тоже суровым голосом.

Я вдруг ужасно разозлилась – и на этого безымянного мента, и на молчаливого Алексеева, и на убитую женщину, из-за которой влипла в новую историю, и на себя, за то, что пошла на эту сомнительную встречу.

– А чего вы так нервничаете? – Он улыбнулся подлой улыбкой – ему нравилась ситуация, ему доставляло удовольствие меня мучить. – В сегодняшнем происшествии вы пока проходите как свидетель. – Он сделал акцент на слове «пока» и опять улыбнулся. – Конечно, заставляет задуматься то, что за полгода вы умудрились второй раз оказаться в нашем поле зрения…

– Послушайте, вы меня в чем-то обвиняете?

– Обвиняют в суде, а мое дело подозревать. Но пока – я повторяю, пока! – вы проходите как свидетель. Итак, Озерская Алена Юлиановна, скажите, вы хорошо знали Евгению Валентиновну Аристову?

– Я не знаю такой.

– Ну как же? Вы были с ней, когда она погибла.

– А, я не знала ее, совсем не знала. Она… – Я совершенно не подготовилась к вопросам и не представляла, что стану отвечать. Не рассказывать же им историю с Любой да и все остальное, с нею связанное? – Эта женщина подошла ко мне на улице, хотела узнать, как пройти на Прянишникова, я стала объяснять, и тут… Я даже не сразу поняла, что произошло. – Вот это действительно было правдой. Да я и сейчас не до конца понимаю. – Она погибла? Я имею в виду, она мертва?