Николай Зорин - Сестра моя – смерть

– Но как он узнал, Валерий?

– Валерий получил письмо, которое предназначалось вам. Аристова вдруг испугалась, что допустила непоправимую ошибку, продав сведения о вашем рождении иностранцу (его все почему-то упорно принимали за иностранца), и написала вам письмо, но она не знала, что с мужем вы не живете, и послала его на тот адрес.

– Да, она мне говорила о каком-то письме и очень убивалась, что я его не получила.

– Три месяца назад Валерий ездил во Францию отдыхать. У него остался проспект от поездки – видимо, совершенно случайно, не мог он тогда ничего такого предполагать. Возможно, Валерий посетил один из ресторанов Иконина, может, еще как-то запомнил эту фамилию. Во всяком случае, ему удалось сопоставить факты из письма и фамилию французского владельца ресторанов. Он понял, что вы, Алена, можете стать очень богатой наследницей, и начал действовать. Тем самым ваш муж подписал себе приговор.

Мне нужно, Алена, сказать вам еще одну вещь, неприятную для вас. – Андрей как-то робко, словно извиняясь, на меня посмотрел. – Валерий… В общем, у него была любовница.

– Да мне все равно, – соврала я. – Мы же с ним уже полгода в фактическом разводе.

Мне действительно стало неприятно и отчего-то больно, странно, странно, я ведь сто лет как его разлюбила!

– Это хорошо, – бодро сказал он и тоже соврал: он мне совсем не поверил. – Так вот, Галина Ермакова…

– Его секретарша? – Я была поражена: такой банальщины от Валерия никак не ожидала.

– Да, секретарша. С Галиной у Валерия произошла крупная ссора. Он ее не любил и постоянно унижал, а тут оскорбил смертельно. Троншу опять повезло: он попал на благоприятную почву, с Галиной ему легко было договориться – Валерия секретарша своими руками готова была убить, в прямом смысле слова, ну а вас ненавидела всегда. Новый план был таков: Валерия убивают, Ермакова вызывает милицию и разыгрывает сцену с рыданиями и заламыванием рук, рассказывает, что вы ворвались, застали их вместе, бросились на Валерия, ударили его по голове тяжелой статуэткой…

– Статуэткой? Это которой… Вот оно что! А я думала, что статуэтка нужна им сама по себе. Они ведь заставили меня принести статуэтку.

– Да, я знаю. Статуэтка – орудие убийства. Если бы на ней не обнаружили ваших отпечатков пальцев, история о невменяемой ревности дала бы трещину.

– Зачем они меня увезли в таком случае? Я не понимаю. Они со мной ничего плохого не сделали, просто вывезли из нашего города и оставили в лесу.

– Инсценировали побег. Вы убили и сбежали, все очень просто. Три дня вас продержали в наркотическом сне…

– Три дня?! Я думала… Какое сегодня число? Я ничего не помню.

– Четырнадцатое апреля. Да, да, из вашей жизни выпало целых три дня. В общем-то я все рассказал. – Андрей улыбнулся. – Есть какие-нибудь вопросы?

– Есть! Аристова – любовница моего отца? Я имею в виду, Юлиана.

– Да нет, что вы! С чего вам такое пришло в голову?

– Он приходил ко мне вечером, после того как ее убили. Заявил, что это я виновата в ее смерти.

– А! – Андрей засмеялся, хотя, на мой взгляд, смеяться было совершенно не над чем. – Вы его не так поняли, Юлиан обвинил вас в убийстве Любы. Тронш все-таки сделал попытку свалить на вас ее гибель и позвонил Юлиану.

– А отец, конечно, сразу поверил! Это в его духе!

– Он очень переживает, – попробовал примирить меня с Юлианом Андрей.

– Только не за меня! – зло отрубила я. – Ну и ладно, ну и пусть. А что с этим Троншем, вы его арестовали?

– Арестовали. Сегодня утром, в аэропорту. Марию французская полиция вынудила связаться с Троншем и отозвать его в Париж. Она во всем призналась, раскаялась, активно помогает следствию. Очень боится попасть в тюрьму. Впрочем, у нее отличный адвокат, думаю, выкрутится. Подельников Тронша взяли тремя часами позже. Обыкновенные, я бы даже сказал, самые заурядные бандиты. Один из них – одноклассник Трошина.

– А Иконин?

– Он ваш отец! – укоризненно произнес Бородин, до сих пор хмуро молчавший.

– Это вы уже говорили.

– Роман Иконин очень хочет с вами, Алена, встретиться, – заступился за него и Андрей. – С вами и с вашей матерью.

– С моей матерью?

– С Зоей Федоровной.

– Ну да, ну да, – я тяжело вздохнула, – с матерью. – Новый отец, новая мать – осознать это было трудно.

– Он очень раскаивается, – вылез Бородин.

– Да, я поняла: и все они раскаиваются! – Я расхохоталась – мне было ужасно грустно.

Каролина поднялась, подошла ко мне и обняла за плечи. Тетя Саша прильнула с другого бока. И тут я не выдержала и разрыдалась, бурно, в голос, в ресторане, при скоплении публики, наплевав на всех и никого не стесняясь.

– Он сказал, что не станет переписывать завещание, – произнес Андрей тихим, проникновенным голосом, и тогда Каролина и тетя Саша крепче прижались ко мне и тоже отчего-то заплакали.

Весь день шел дождь. А когда зазвонил телефон – долгим, междугородным звонком, полило так, что от треска капель по железному подоконнику заложило уши, словно при взлете самолета. Это нам еще предстоит, подумала я по-французски, настраиваясь на разговор.

Мама стояла рядом с растерянным видом, напряженно всматривалась в мое лицо и изо всех сил пыталась понять, о чем идет речь – по-французски она не понимала ни слова.

– Ну что? – спросила тревожно, когда я повесила трубку.

– Объяснил, где нам лучше встретиться, чтобы не потеряться, и описал, во что будет одет, чтобы мы его сразу узнали.

– А! – Она с облегчением вздохнула. – Вещи я уже собрала, а все остальное…

– Все остальное купим на месте.

– Кто бы мог подумать, боже мой, кто бы мог подумать, что вот так… – Мама всхлипнула, я приласкалась к ней, поцеловала в теплую мягкую щеку. – Доченька моя, милая моя доченька! – Она обняла меня за шею и притянула к себе. – Я его никогда ни в чем не винила. А теперь… Сама не знаю, горько и страшно.

– Ничего, как-нибудь. – Я погладила ее по лицу, стирая ладонью слезы.

Я не знала, как ее утешить, что сказать. Постелила постель, укрыла одеялом, завела будильник, выключила свет и легла.

Дождь стучал и стучал о подоконник, не давая уснуть. Завтра утром мы улетаем в Париж. К отцу. На похороны. Мама страшно волнуется: после стольких лет разлуки – как-то они встретятся?

Люблю и ненавижу ( лат. ).