Андрис Колбергс - Ночью в дождь

- Вы слушаете? - спрашивает девичий голос из вычислительного центра. - Двадцать девятого апреля на двадцать втором километре шоссе ни одной аварии не зафиксировано. Я вас огорчила?

- Почему огорчила? Я просто несколько ошеломлен...

- Я действительно не хотела огорчать вас, - в голосе слышится что-то вроде насмешки. - Ивар мне рассказывал о вас, и я, кроме того, у вас в долгу за несколько свиданий.

- А тридцатого апреля? Может быть, зарегистрирована позднее?

- Нет ни одного фиксированного случая за весь год. Был только какой-то звонок на центральный пульт, что "Волга" в Лиелциемсе наехала на юношу, но так как об этом нет ни протокола автоинспекции, ни заявления пострадавшего, дела не завели. Если хотите иметь полный текст сообщения, то завтра можете в архиве прослушать магнитофонную запись за двадцать девятое апреля.

- Спасибо, ваша информация была исчерпывающей.

- Стараемся, как умеем. - Девушка звонко смеется. - Спокойной ночи!

"Кто же звонил на центральный пульт? Кто-нибудь из приятелей того парня - до того, как он пришел в себя? Случайный прохожий? Может быть, люди из близлежащих домов - потом им было неудобно звонить снова и говорить: ничего трагичного не произошло. Ошибочные или ложные звонки по телефону в автоинспекцию не редкость. Ближайшая патрульная машина осмотрела двадцать второй километр, ничего не обнаружила, и вопрос казался исчерпанным".

Я растерян. Сажусь к столу.

- Вы поняли, о чем мы говорили?

- Не очень.

- Парень, на которого вы наехали, отделался легким испугом.

- Не может быть! - Наркевич вскакивает.

- Если автоинспекция не выезжала, значит... Возможно, было несколько синяков и порядочный нокдаун, но не более. Вы же сами работали в травматологии, знаете, что в любом случае сообщают...

- Ведь Грунский показал мне могилу парня! Летом. Совсем свежий холмик... Не зная, как помочь его близким, я каждый месяц посылал им немного денег. Значит, этот вонючий тип все время обманывал меня? Наркевич повышает голос и рассекает воздух указательным пальцем. - А если так, то я спрашиваю: на каком основании вы здесь?

За ошибки приходится платить. Сейчас я пожалею, что своевременно не сказал: "Одевайтесь, идемте!"

- Вы знакомы с Винартом Кирмужем?

- Да.

- Вот поэтому я и нахожусь здесь.

"Только ежемесячно проценты, которые полагаются по наследству, но когда их переводят в рубли, то получается не очень много", - говорил Петерис Цепс о доходах Алексиса Грунского. Вот откуда "Граф Кеглевич" и "проценты по наследству".

Наркевич унизился передо мной, и теперь его прорвало огромным и бурным потоком слез бессилия, который способен снести дамбы, выйти из берегов и смыть легкие постройки. Наркевич не привык к поражениям даже задним числом. Теперь он обвиняет всех - общество, в котором такой Грунский мог процветать, милицию, которая таких грунских не вылавливает. Раза три или четыре профессор прерывает свою страстную речь и спрашивает меня, знаю ли я, кто он и где работает.

И странно - постепенно он действительно вырастает в моих глазах, становится больше и значительнее, а я чувствую себя, как подпасок, которого отчитывают.

Кажется, об убийстве Грунского он даже не подозревает.

"Может быть, Кирмуж врет? А деньги? Ведь Наурис получил деньги! Хотя... Конечно, Винарт не говорил профессору: "Ваше пожелание выполнено - Грунский убит". Скорее, он сказал так: "Все в порядке, он вас больше не будет тревожить!" И Наркевич, конечно, не стал опускаться до выяснения, что же произошло с ничтожным алкоголиком, которого он ненавидел из-за бесконечных унижений. Ненавидел его уже за то, что был вынужден с ним встречаться и говорить. Требования Грунского наверняка росли и становились наглее - с каждым новым переводом Наркевич все сильнее запутывался в расставленных сетях. А может быть, не интересовался потому, что боялся узнать слишком много?"

- Если не возражаете, профессор, давайте вернемся к деловому разговору.

- Кирмужа оставьте в покое. Я за него ручаюсь, - бросает Наркевич, словно приказывает. Должно быть, обычно его приказы выполняют.

Нет, этого уже не допросишь в нашем маленьком и узеньком кабинетике - ему это покажется несерьезным, формальным.

- Винарт Кирмуж обвиняется в соучастии в убийстве.

- Глупости!

- Я бы на вашем месте не говорил столь категорично. Кирмуж сознался.

Стоя, профессор крутит чайной ложкой в чашке, хотя сахар, наверно, давно растворился. Он нервничает.

- Кирмуж - друг моего сына Науриса, - взгляд Наркевича суров и остр, как клинок, приставленный к моему горлу. Будто требует от меня признания.

- Да, я знаю, - отвечаю совершенно спокойно, даже скучным голосом.

- Откуда вы это знаете? Кто вам это сказал?

- Уважаемый профессор! Мне поручили зайти к вам и выяснить некоторые вопросы. У меня работа такая. - Я выдерживаю паузу и слегка улыбаюсь. В надежде, что напряженность немного рассеется. - А вы хотите поменяться со мной ролями.

- И все же! Меня это очень интересует.

"А может, у него на уме только сын и был все время?"

- Соучастие в убийстве... В чем оно проявляется? Один бьет, другой стоит рядом?

- Формулировка примерно такая: определенное действие или бездействие каждого участника... Но мы снова уклонились от темы и никак не продвинемся вперед. Скажите, у вас дома есть хлороформ?

- У меня в доме есть разные медикаменты.

- На сей раз меня интересует только хлороформ.

- Есть. Конечно.

- Вы могли бы его показать?

- Всю бутылку? Ничем не примечательная прозрачная жидкость.

- Буду крайне признателен.

Пожав плечами, он выходит, сказав, что шкафчик с лекарствами находится в комнатке за кухней - там прохладнее.

Я поступаю как дилетант, но у меня уже нет другого выхода. Во всяком случае сейчас другого выхода не вижу. Не могу же я идти за ним следом! Вместо того чтобы дождаться Ирину Спулле, которая с понятыми составила бы опись бутылки, содержащей хлороформ, я допускаю, чтобы профессор подошел к шкафу с медикаментами сам.

Двери кабинета обшиты настоящей кожей. Должно быть, это сделано давно - теперь вполне можно обойтись дерматином. В кабинете почти все старинное или хотя бы под старину. На книжной полке, на письменном столе небольшие, приятные безделушки: бронзовая пепельница в виде плавающего листа, на котором сидит мальчик в остроконечной шапочке; японская фарфоровая гейша, она долго качает головой, если ее слегка заденешь; вологодская деревянная шкатулка с кружевной резьбой; гладкая пестрая раковина из Индийского океана и перочинный ножичек в кожаном чехле с серебряным черенком - раньше этот металл из-за дешевизны широко использовали и в изготовлении обыденных вещей. Я завидую людям, которых окружают такие тщательно, как для вечности сделанные безделушки, потому что с каждой, наверно, связаны особые воспоминания. Купленные в комиссионном магазине, они вряд ли интересны - ведь их не продают в комплекте с воспоминаниями.