Павел Шестаков - Страх высоты

— В отпуске. И дело закрыто.

— Однако вы готовы возобновить его, если найдутся основания?

— Так полагается по закону. Но пока мы беседуем без протокола, мне бы хотелось задать вам еще один вопрос.

— "Спрашивай — отвечаем".

"Пожалуй, он стал раздражаться!"

— Что вы почувствовали, когда узнали о поступке Тихомирова?

— Ну, это уже напоминает интервью с кинозвездой или знатным шахтером. "Что вы почувствовали?"

— А все-таки?

— Знаете, этот поворот нашего разговора выветрил у меня вместе со спиртным всю достоевщину. Я не Митенька Карамазов. Я снова чувствую себя современным и сдержанным человеком. В таком духе и отвечу: он мне не понравился.

— И только?

— Может быть, немного больше.

— Насколько?

— Я бы мог сказать ему несколько слов.

— А дать по морде?

— Возможно.

— А…

— …Выбросить из окна?

— Да, выбросить из окна?

В ресторане стало совсем тихо, даже оркестр умолк. Мазин смотрел через плечо Рождественского на эстраду и видел, как беззвучно надувает щеки саксофонист и словно на пуховые подушечки ложатся палочки ударника. "Зачем эта блондинка разевает рот?" — подумал о певице и перевел взгляд на Рождественского. Взгляд веселый, подбадривающий: "Ну что же ты, дружок?"

— Вы меня разочаровали, гражданин следователь.

— Грубо работаю?

— Примитивно.

— Нет, — замотал головой Мазин, чувствуя вдруг прилив опьянения. Все делаю правильно. Почему вы не хотите ответить на мой вопрос?

— Считаю его неприличным.

— Ничего подобного, гражданин Карамазов. Совсем по другой причине.

— Я не Карамазов.

— Может быть, Раскольников?

— Моя фамилия Рождественский.

Мазин захохотал:

— Неужели не скажете? А если я догадаюсь сам?

— Попробуйте, Порфирий Петрович.

— Не обидитесь?

— Не знаю.

— Ладно. Человек в отпуске может позволить себе и лишнее. Вы не хотите ответить на мой вопрос не потому, что считаете его опасным, а потому, что он поставил вас в глупое положение. Сказать: "Нет" — вам неудобно Ведь вы мужчина! А сказать: "Да, я мог его вышвырнуть, он этого заслужил" — вы тоже не можете, потому что получили определенное воспитание и не любите врать. Ведь вы не вышвырнули бы из окна Тихомирова, Игорь Анатольевич? А?

— Вы, кажется, проповедуете самосуд!

— Увы! Не имею права. Только уточняю факты.

— Это не факты, а предположения. Что бы я мог сделать, если бы… Хорошо, если вас это интересует… Я бы в самом деле не стал его убивать. Не так воспитан, как вы проницательно заметили.

— Польщен. Но какого же черта вы делали у Тихомирова ночью, после защиты? Зачем вы поехали туда?

— Когда?

— В то самое время, когда, по вашему первому алиби, вы сидели здесь, а по второму — еще ничего не ведали об украденных записях?

— Ну, знаете…

— Знаю.

— Что вы знаете?

— Что вы были там.

— Это неправда!

— Правда, Игорь Анатольевич, правда, — сказал Мазин тихо.

— Откуда вы знаете? — спросил Рождественский тоже негромко.

— Около двенадцати ночи вашу машину видели возле дома, причем не на стоянке, а возле автобусной остановки, в стороне.

Удивительно, но Мазину показалось, что Рождественский обрадовался:

— Но меня-то не видели!

Мазин подумал:

— Нет.

— И не могли видеть, потому что я был здесь.

— Тут имеется небольшая неувязка, вы правы, но ведь на машине нетрудно создать видимость совпадения сроков. Каких-нибудь пятнадцать минут — и вы там. Еще пятнадцать — и вы здесь.

— Остроумно. Если вы только не выдумали насчет машины.

— Нет, не выдумал.

— А кто ее видел?

— Машину видел квартирант вашего сторожа. Прокофьича.

— Я с ним не знаком.

— Возможно, но он узнал чертика.

— И только?

— Деталь характерная.

— И, по-вашему, это может считаться доказательством? Меня он не видел, номера машины не знает… Ведь не знает?

— Не знает…

— Тем более! Ему показался знакомым чертик. Я, разумеется, не эрудит в юридических науках, но, по-моему, это слабовато.

— Очень, — согласился Мазин. — Если еще добавить, что он был не вполне трезв, то вы имеете полное право отвести такого свидетеля…

— Еще бы!

— …Хотя он и сказал правду.

Рождественский разливал остатки коньяка. Рука его чуть дрогнула, и Мазин услышал, как стукнуло горлышко графинчика о край рюмки. Рождественский улыбнулся через силу:

— Вы в самом деле опытный следователь. Не хотел бы я попасть к вам на допрос всерьез.

Мазин поклонился:

— Еще раз спасибо. Однако я говорю почти серьезно.

— Вы поверили пьянице?

— Он, между прочим, офицер Советской Армии.

— Мундир? Слово чести?

— Не иронизируйте. Дело не только в этом офицере. Я бы мог ему не поверить. Но, на вашу беду, на машину обратил внимание милицейский патруль. Правил она не нарушила, однако стояла без хозяина ночью, и они записали на всякий случай номер.

— Показаний своих сотрудников можно набрать сколько угодно!

— Не будем спорить, Игорь Анатольевич. Давайте лучше выпьем за ваше алиби!

— Ну и странный же вы человек. Как любит говорить мой почтенный родитель, большой оригинал.

Рождественский поднял свою рюмку, но не выпил, а поставил снова на стол.

— Пейте, пейте, не нервничайте. Мы только беседуем, обмениваемся мыслями. Вы сообщили мне много интересного. Не мог же я остаться в долгу.

— Скажите все-таки, сколько процентов серьезного в нашем разговоре?

— Почему вы нервничаете? У вас же есть алиби.

— Да, есть. И могу сказать вам с серьезностью в сто процентов, что я не убивал Тихомирова, хотя этого подонка и стоило выкинуть в форточку. Вместо меня это сделал господь бог!

— А вы в это время разыскивали коньячок по городу?

— Совершенно верно.

— Так сказать, разделение труда? — усмехнулся Мазин. — Вот что значит воспитание! Но неужели вы не могли преодолеть себя? Разозлиться и толкнуть? А?

Рождественский глотнул коньяк залпом:

— Да-а… Теперь я начинаю понимать, что значит попасть к вам в лапы. Ведь это хуже любого костоломства, если тебе не верят вопреки очевидным фактам!

— Ну, не скажите. Именно факты и подавляют. Понимаете, я бы охотно вам поверил, но это мне абсолютно ничего не дает.

— Не понимаю, — признался Игорь.

— Одна задача подменяется другой — и только. Ведь если вы в самом деле бегали по ресторанам, а на правду это весьма похоже, потому что ваш приятель Адмирал помнит, как вы промокли под дождем, чего бы не случилось, будь вы в машине, то… это значит, что вашей машиной воспользовался кто-то другой.

Мазин поднял свою рюмку и тоже выпил коньяк до дна. Рождественский смотрел хмуро:

— Вот же неудачный день. Все одно к одному. И погодка, и матч, и с вами разговорчик.

— Пожалуй, он затянулся. Где там наша Надюша?