Василий Пропалов - Судьба лейтенанта Погодина

Злая улыбка вильнула на искаженных губах Куранова. Дышал он шумно, через стиснутые зубы, слегка подкопченные табачным дымом.

— Вот! — Шорохов вытянул руку поперек стола. На ладони белел клочок неопределенной формы. — Данная штуковина найдена при осмотре магазинной двери. Она, вероятно, от твоих перчаток. Впрочем, экспертиза откроет нам тайну — перчатки мы найдем!

И снова в кабинете наступила тишина. Начальник милиции и следователь ждали, что скажет, Куранов, хватит ли у него смелости рассказать правду.

— Пишите, — прошептал он наконец и попросил закурить.

— С этого и следовало начинать. — Арбузов взял со стола принесенную бумагу и ушел. В коридоре его остановил смех, долетевший из-за двери комнаты для приезжих. Он машинально открыл дверь, увидел: Погодин, облокотившись на небольшой стол, смеется. Перед ним на стуле сидит Крестов, вздрагивая от смеха.

А произошло вот что. Крестов, как и характеризовали его в Приуральске, оказался словоохотливым, веселым, неунывающим. Даже на официальном допросе шутил. Погодин в меру поддерживал шутки, чтобы не потерять доверительные контакты. Выбрав подходящий момент, сказал:

— Вот что, Семен! О краже в Косых Бродах наш разговор можно считать оконченным, картина ясна. Скажи-ка мне, из какого магазина ты выудил вот эту вещицу? — Погодин поднял над столом изъятые у Крестова часы.

— Ха! Из здешнего же.

— Нет, эти часы из другого магазина.

— Кто сказал?

— Вот этот следователь. — Погодин ударил ладонью по небольшому блокноту, лежавшему на столе справа.

— Он говорить умеет! — Крестов улыбнулся.

— Еще как! Здесь номера всех выкраденных часов. Давай уж до конца будем откровенны.

— Я и так откровенный. Я такой: уважаю труд свой и труд угрозыска. Вижу, меня закапканили — иду в признанку.

— Я жду ответа.

— А! Из Майского магазина...

Погодин очень подробно записал показания Крестова, как он и Куранов обокрали магазин в небольшом пристанционном поселке Майском. После того, как Крестов поставил свою подпись в протоколе допроса, Погодин весело спросил:

— Сколько вы еще магазинов обокрали?

— Как? — Крестов удивленно улыбнулся, барабаня ладонями по коленкам.

— Часы, которые я тебе показал, выкрадены не из Майского магазина, а из Лагушинского, а вот эти, — Погодин приподнял вторые часы, — из Калиновского. Номеров часов с кражи Майского магазина у меня вообще нет.

— Эх, гадство! — Крестов ударил себя по шее и расхохотался, поняв, что проговорился. — Ну и даешь, начальник, а? Ну и бортанул ты меня, крепко закапканил, а? Не думал, что в милиции есть асы...

В это время и появился Арбузов.

— Плакать надо, а не хохотать, Крестов, — сказал майор.

— Ха! Плакать! Вышку не дадут? Нет. Остальное нам все до лампочки. Пока сижу — коммунизм построят. К тому времени и я буду сознательный элемент.

— А все-таки, Крестов, тебе стоит серьезно подумать о жизни.

— Подумаю, майор, времени хватит.

Слушая показания Крестова, Арбузов с восхищением отметил, до чего просто, но размашисто, с удивительной логикой и наступательностью Погодин ведет допрос.

— Лапочкин? — переспросил Крестов. — Мы брали его только на одну кражу, в Косые Броды. Он отказывался, я уговорил...

Крестов пояснил, что в магазинах они брали только мелкие товары: наручные часы, кулоны, серьги, бусы.

— Где находится выкраденное?

— У бабушки Куранова, в Приуральске.

— Точный адрес, место?

— На чердаке сарая, в старом кирзовом сапоге. Адрес не знаю, ночью были.

Арбузов вышел, но через пять минут возвратился, сказал Крестову:

— Куранов утверждает, что никакой бабушки у него нет, и из других магазинов, кроме Косых Бродов, он краж не совершал.

— Волоките его сюда! — Крестов вмиг стал неузнаваем. В глазах заметались злые отблески, смотрел он затравленно, исподлобья, от резких движений под ним скрипел стул.

Погодин позвонил по телефону, и вскоре Шорохов ввел хмурого Куранова. Крестов рывком повернулся на стуле, грубо сказал:

— Отдай, Крот! Все отдай! Ты что, захотел на моей хребтине проехать? Брали вместе, расплачивайся один Крест?

Куранов покорно опустил глаза в пол, не сказав ни слова.

Крестов мягко сказал:

— Меня закапканили намертво, Слава. Они все знают. Надо отдать, легче будет. Для нас с тобой же.

Эта неофициальная очная ставка, не занесенная в протокол, в Куранове все перевернула. На продолженном допросе он уже ничего не скрывал...

Шел десятый час вечера, когда машина с начальником милиции, следователем и задержанными ушла в районный центр. Проводив ее, Погодин сказал Колокольчикову:

— Ладно, Дима, иди отдыхай, выспись досыта.

— А вы?

— Позвоню Огородникову — и тоже на боковую.

— Домой разве не поедете?

— Нет. Ночую здесь. Поезд в Приуральск придет поздно. Хозяйку беспокоить не хочется, очень добрая старушка.

— Разве на частной квартире живете?

— На частной.

— Мне почему-то казалось — в своем доме, с родителями.

— Нет у меня родителей, я детдомовец.

— Как? — вырвалось у Колокольчикова, точно он ослышался.

Погодин грустно поглядел в большие глаза коллеги, уловил в расширенных зрачках удивление и смолк. Звонкая тишина короткими волнами закачалась в ушах.

— Извините, Николай Иванович... я не хотел...

— Плохо знаешь, Дима, детдомовцев, — задумчиво заговорил Погодин, растревоженный воспоминаниями. — В основном они очень честные, дружные, как моряки, душевные, хотя жизнь кинула их в жесткие условия, им не хватает родительской ласки. Оттого они иногда бывают замкнутые, порой грубоваты.

— У вас родители погибли в войну?

— До войны. Жили мы в деревне. Кругом — березовый лес, рядом — озеро. Место красивое. Осень в тот год стояла сырая, холодная. Мать ждала ребенка, но ходила на уборку картофеля. Простудилась. Ее, больную, увезли в роддом. Во время родов она умерла.

Лицо Погодина стало неподвижным, неторопливый голос ослаб. Колокольчиков слушал, не мигая.

— И врачи не спасли?

— Спасти было невозможно.

— Ну а ребенок остался жив?

— Отцу сказали: «Умер». Но так ли это — кто знает?

— Да-а.

— После этого отец затосковал, часами просиживал без движения. Люди уговорили — женился, привел моложе себя. Ночевала три ночи — ушла. Вторая, старше его, тоже не стала жить. Любовь его, мама, видимо, всю с собой взяла, не оставила другим женщинам.

— Да-а.

— Через год и отец умер. Спали мы на полатях. Проснулся я — на дворе светло. Он всегда вставал рано, а тут... Тормошу — не реагирует... Не помню, как перелез через него и пулей вылетел из дома, заорал на всю деревню. От слез задохнулся. Когда в дом сбежались люди, я забрался в амбар, закрылся на крючок, зажал рот ладонями... Потом услышал в ограде женские крики: