Юрий Константинов - Палач и Дева

Она была права. Его святейшество обвинит палача в неповиновении, если не обнаружит на теле узницы следов пыток. Но мне не хотелось ее пытать. Этой женщине и без того было больно. Такое видно сразу. В каждом ремесле существуют свои тонкости. Я сумею нанести узнице ожоги, не причинив особого вреда; Успеет помучаться, впереди у нее - ад.

Я бросил клещи в огонь...

Эхо гневных возгласов магистра металось под сводами, будоража гнездившихся по темным углам летучих мышей. Они кружили вокруг, едва не задевая наши лица жесткими кожистыми крыльями.

- Твое упорство бессмысленно!-хрипел святой отец.- Даже закоренелые еретики не осмеливались идти в огонь без покаяния...

- Полно, монах,- устало отозвалась ведьма. То была первая фраза, которую высек магистр из этой твердой души за долгие часы угроз и увещеваний.- Слова не сделают тебя лучше, меня - хуже, а огонь - холоднее.

- Верно,- обрадованный тем, что услыхал голос строптивой узницы, поспешил согласиться его святейшество.- Но если я узнаю, кто ты, из каких мест, отчего предалась дьявольскому соблазну, то, возможно, вымолю у создателей кару помягче. Или ты предпочитаешь корчиться в пламени и на этом, и на том свете?

Ведьма скользнула равнодушным взглядом по его капюшону. Святой отец вновь сорвался на крик:

- Хочешь прослыть мученицей?.. Но мучениц без имени не бывает.

- Знаю, зачем тебе мое имя,- прошептала ведьма.- Будешь мозолить его своим черным языком, проклинать так, как не умеет никто в королевстве. Не доставлю тебе такой радости, чудовище!

Еще никто при мне не позволял себе так дерзко говорить с его святейшеством. Магистр откинул капюшон, и я увидел, как побелели от гнева его скулы. С видимым усилием он подавил клокотание в горле:

- Чудовищем меня прозвали те, кто погряз в пороке и ереси. Но не порок и ересь, а только вера способна помочь тебе устоять на самом краю бездны. Так не ожесточай же свое и мое сердце, неразумная! Соединим их в откровении исповеди и, кто знает, может, я добьюсь для тебя помилования у короля. Но даже если не добьюсь, ты умрешь, очищенная дыханием веры, дающей силы и нам, смертным, и создателям, поддерживающим на своих плечах мироздание.

- Что ты знаешь о мироздании, монах? - отвечала презрительно ведьма.Мир безграничен и прекрасен, его жизнь течет по своим законам, твой ничтожный разум слишком слаб, чтобы осмыслить хотя бы их малую частицу. Лестью и посулами ты пытаешься купить мою доверчивость, но я вижу тебя насквозь. У тебя нет за душой ничего, кроме злобы. А злоба делает человека слепым. Не я, а ты должен опасаться пропасти, монах.

- Ошибаешься, ведьма! - воскликнул магистр. Сузившиеся глаза его поблескивали остро, как две бритвы.- Я не погибну, у меня есть вера. Никто и никогда не отнимет у меня веры.

- Она сама уничтожит себя,- проговорила уверенно узница.- Ибо вера есть порождение сжигающей тебя злобы, суть ее и символ. Твоя вера обречена, монах, потому что она замешана на догме и фарисействе, а человек изменяется и стремится к совершенству. Завтра он станет мудрее, чем был вчера. Твоей вере не остановить торжества бытия.

- Ересь! Подлая ересь! - закричал его святейшество.-Человек станет таким, каким ему предписывает вера. У нас найдется сотни проверенных способов очистить заблудшую душу от скверны. В королевстве хватит дыб, виселиц, костров и темниц, чтобы доказать каждому еретику и его ничтожество, и величие веры.

- Никто не знает, что взойдет из зерен, посеянных через сотню лет,заметила ведьма.

- Из них ничего не взойдет,- отозвался святой отец, на губах которого играла жестокая усмешка,- если уничтожить сами зерна. Я вырву твой ядовитый язык, ведьма, и ни одна душа не услышит мерзких речей. Я заставлю твое тело плясать в огне земного ада, и некому будет разбрасывать семена ереси.

- Ереси будет много,- почти незаметная улыбка, едва коснувшаяся губ узницы, заставила магистра вздрогнуть.- Так много, что даже твоя необъятная злоба потеряется в ней, как песчинка в океане. Истина убьет тебя, монах.

- Возможно,-неожиданно признал его святейшество.- Возможно, несовершенство этого мира и убьет меня когда-нибудь. Но тебя-то я убью сейчас, ведьма...

Его губы снова расползлись, обнажив редкие желтые зубы. Магистр был страшен в эти мгновения.

- Теперь я вижу твое настоящее лицо,- удовлетворенно проговорила узница.- А как же насчет королевского помилования?..- спросила она насмешливо.

- Убью! - проревел святой отец. Выхватив из горна раскаленные клещи, он кинулся на ведьму.

И снова мне послышалось, как тонко зазвенели браслеты на ее запястьях.

Его святейшество словно с размаху наткнулся на несуществующую стену. Стан магистра переломился, будто он решил бить земной поклон, руки раскинулись в стороны. Выронив клещи, его святейшество верховный магистр чувствительно припечатал лоб к сырым плитам и воспарил над ними в странной, до смешного неприличной позе - вскинув зад кверху. Лицо его сразу перекосилось и стало багровым от прилива крови.

Неведомые бесы крепко и внушительно тряхнули толстяка. С шеи его святейшества сорвалась цепь с чеканным изображением создателей. Несколько монет выпали из складок одежды и, глухо звякнув, покатились по полу.

Магистр начал судорожно хрипеть, закатывая глаза. Мучавшие его бесы смилостивились. Святой отец упал на четвереньки и некоторое время пребывал в неподвижности, не в силах отвести почти безумного взгляда от строгого лица узницы.

Отчего я не сделал даже попытки помочь ему? Видимо, проклятые бесы мешали и мне. А скорее всего я просто не мог поверить собственным глазам.

Голос ведьмы вывел нас из оцепенения:

- Ступай прочь, монах! Я сама буду решать, жить мне или умереть.

Застонав, святой отец подхватился и бросился к выходу. Я последовал за ним. Прикрывая тяжелую, окованную по краям дверь, оглянулся. Узница стояла под высокой вытянутой отдушиной, бессильно уронив руки. Сейчас она выглядела хрупкой и беззащитной, как подросток. В этот миг я понял, что даже мысленно не смогу именовать ее ведьмой. Если бы ведьма владела хотя бы одной из чудесных возможностей, дарованных узнице, то давно превратила бы мир в пепел. Я решил, что отныне буду называть это непостижимое создание Девой.

...Гвардейцы, охранявшие вход в башню, сообщили, что меня желает видеть его святейшество.

Его святейшество молился в тесной келье. Он шептал слова торопливей обычного, словно опасаясь, что не успеет поведать главного тем, кто властвует над смертными душами. В сумраке матово поблескивал лысый затылок.

Но вот святой отец поднялся и голос его скрежетнул с привычной властностью:

- Ты что-то видел, палач?

Я молчал. Тучный магистр дышал часто и неровно. Мне пришло в голову, что у него больное сердце. Это казалось невероятным: больное сердце у самого жестокого человека королевства.